Весенняя пора - [235]

— Какой это товарищ? — Булочкин подошел и начал разглядывать Никиту. — Почему это я, Булочкин, должен вдруг превратиться в Булкина и к тому же визжать? — И Булочкин вдруг начал, как на собрании, быстро и энергично разрезать ладонью воздух и раздраженно повизгивать: — Без-зобразие! Исключительное безобразие! Новый человек лежит у дверей в коридоре, как таковой. Прямо как батрак у бая. Новый человек вообще должен занять лучшее место!

— Погоди, Степа, завтра устроим, — сказал Сидоров.

— Нет! Надо сегодня! Сейчас же! Вставай, как таковой!

— Погоди. Сегодня он сам не захотел. Пусть отдыхает. И чего тебе далось это «как таковой»?

— Э, черт! Опять забыл… Язык ведь у меня деревянный.

Сидоров принес овечий тулуп и ушел спать. Булочкин остался беседовать с новичком.

— В прошлом году я сюда из Дюпсинцев пешком пришел… Ну, и попал, значит, в интернат. Ох, и мука ходить зимой в техникум. Ведь почти все мы были босые…

…И вот нам выдали старые валенки, оставшиеся еще с войны. Прямо со склада. Я выхватил один длинный такой, мягкий валенок. Мне, длинноногому, как раз хорош! Ну, а другого такого не нашлось. Что делать? Очень хорош валенок, да один, а у меня ведь как-никак две ноги, да еще такие длиннющие! Прибежал в общежитие, обошел ребят. Никому такой валенок не попался. Ну, значит, обратно на склад. А склад уже закрывают. Я размахиваю валенком и чуть не плачу, кричу: «Одна катанка нету!» Посмеялись там надо мной и стали искать. А там не то что под пару моему, а вообще никаких валенок не осталось. Я готов был реветь на весь город. В это время один красноармеец из-под нар вытащил стоптанный черный валенок: «Есть тебе катанка!» Схватил я этот валенок, даже закричал от радости и помчался в общежитие. Надел. Белый — во всю ногу, во! А черный — только вот до сих пор. У белого маленький узкий носок, а у черного плоский, утиный! Белый обшит по краям желтой кожей, а края черного так обтрепались, ну прямо как зубья у пилы. Около месяца носил разные, все надеялся хоть к одному из них пару подобрать. Люди на улице смеялись. А потом пришлось белый обрезать. Сначала я черный белил мелом или известью. А потом белый зачернил углем и чернилами. Так и носил до самой весны.

Оба хохотали до упаду. Ничто так не сближает людей, как общий смех!

Оказалось, что Никита попал в его класс. По словам Степана, в этом классе собрались самые лучшие люди. Есть даже там прекрасный поэт, который пишет стихи для газеты.

— А как зовут вашего поэта? — спросил Никита.

— Шаров.

— Ваня! — Никита даже вскочил от удивления. — Где он? Почему я не видал его?

— Спит там, — Степа указал на боковую комнату, куда прошел Тарасов. — А ты его знаешь?.. Даже друг? Он только сегодня вернулся из деревни. Я разбужу его. Сейчас!

И Булочкин скрылся в боковой комнате.

— Эй, Шаров Иван! Вставай! — послышался оттуда его голос. — Вставай! Твой друг, как таковой, приехал.

— Брось, Булочкин… Брось и дай спать, — бормотал в ответ сонный голос Шарова.

— Вот чудак! Да друг твой приехал.

— Иди ты к черту со своим другом! Когда ты перестанешь, Булочкин, хулиганить!

Никиту будто поленом по голове грохнули.

— Во-первых, Булочкин никогда не был хулиганом, — послышался твердый голос Степана, — а во-вторых, тот парень так и сказал: «Иван Шаров и я, Никита Ляглярин, — большие друзья!»

— Ляглярин?! Никита?!. Где? Где он?

За Булочкиным в одном белье бежал, прихрамывая, Ваня Шаров, все такой же маленький, рыженький и веснушчатый…

Каждый день прибывали новички из дальних улусов. Они так стайками и ходили. Спать ложились поближе друг к другу и за едой усаживались рядышком. По внешнему виду, по характеру, по выговору, по одежде все эти группы весьма отличались одна от другой.

Олекминские хлеборобы были низкорослы, коренасты и круглолицы. Они славились особыми, олекминскими приемами борьбы, которые заключаются в том, что нужно крепко схватить противника за ремень и, откинувшись назад, легко поднять его да так перебросить через свое левое плечо, чтобы тот спасибо сказал, если шея у него останется цела.

Люди из вилюйских улусов были высоки, стройны и худощавы. Их лица украшал гордый с горбинкой нос. Взявшись за руки, они плавно двигались по кругу, сопровождая свой танец песней в честь прекрасной весны.

Третью группу составляли пришельцы чуть ли не из десяти улусов бескрайнего севера. Все это были немногословные и прямодушные охотники и рыболовы.

Далее шли группы помельче из центральных улусов: рассудительный и медлительный скотоводческий народ, ловкие наездники, косари и лесорубы, которые выглядели здесь удрученными тем, что оказались без топора или косы в руках.

Между отдельными группами новичков то и дело возникали споры по самым пустяковым поводам. Кто-то посмеялся над чьим-то непривычным его слуху местным выговором или кто-то перед кем-то не посторонился, а то и просто толкнул невзначай… В таких случаях старшие товарищи стыдили своих земляков, объясняя им, что все советские люди живут одной дружной семьей и враждуют только с буржуями. И новички, смущенно улыбаясь, топтались на месте.

Кипела неугомонная деятельность комсомольской ячейки. Избирались различные ученические организации. Выходила стенная газета. Работали всевозможные кружки.