Весёлый Пушкин, или Прошла любовь, явилась муза… - [16]

Ложится он, сигару просит,

Мосье Пикар ему приносит

Графин, серебряный стакан,

Сигару, бронзовый светильник,

Щипцы с пружиною, урыльник

И неразрезанный роман.

У Пушкина сказано «урыльник», так назывался ночной горшок. Государь вычеркнул и написал – «будильник». Эта замена восхитила Пушкина: «Это замечание джентльмена. А где нам до будильника – урыльника, я в Болдине завел горшок из-под каши и сам его полоскал с мылом, не посылать же в Нижний за этрусской вазой». В конечном варианте отрывок был напечатан с учетом исправлений Государя:

Ложится он, сигару просит,

Мосье Пикар ему приносит

Графин, серебряный стакан,

Сигару, бронзовый светильник,

Щипцы с пружиною, будильник

И неразрезанный роман.

* * *

Государь в беседе сказал Пушкину:

– Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра Великого в Саардаме.

– В таком случае, – подхватил Пушкин, – попрошусь у Вашего Величества туда в дворники.

* * *

Пушкин прогуливался со своим другом Сергеем Александровичем Соболевским, библиофилом, библиографом, автором ряда эпиграмм и шутливых стихотворений, по Невскому проспекту, вдруг над коляской за мостом заколыхался высокий султан. Ехал Николай I, который, как известно, не терпел подражательства. Соболевский, который только что вернулся из Европы и носил ярко-рыжие усы и бородку, тотчас юркнул в магазин. Пушкин почтительно снял шляпу, подождал проезда Государя и стал озираться в поисках друга. Сергей Александрович появился внезапно в шляпе набекрень, в полуфраке изумрудного цвета, независимой походкой догнал поэта, гордый и величавый, как и полагается европейскому франту. Пушкин рассмеялся своим детским смехом и покачал головой: «Что, брат, бородка-то французская, а душонка-то все та же русская?».

* * *

Пушкин говорил про Николая Павловича: «Хорош-хорош, а на 30 лет дураков наготовил».

* * *

«Я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки: это и гораздо короче, и гораздо удобнее. Я не прихожу к вам оттого, что очень занят и могу выходить из дому лишь весьма поздно. Мне нужно бы было видеть тысячу людей, а между тем я их не вижу. Хотите, чтоб я говорил с вами откровенно? Быть может, я изящен и порядочен в моих писаниях, но сердце мое совсем вульгарно, и все наклонности у меня вполне мещанские. Я пресытился интригами, чувствами, перепиской и т. п. Я имею несчастие быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая доводит меня до бешенства, хотя я ее и люблю всем сердцем. Этого более чем достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя откровенность, правда?».

Из письма А. С. Пушкина Е. М. Хитрово, 1826

* * *

«Александр Пушкин доставит тебе это письмо. Постарайся с ним сблизиться, нельзя довольно оценить наслаждение быть с ним часто вместе, размышляя о впечатлениях, которые возбуждаются в нас его необычайными дарованиями. Он стократ занимательнее в мужском обществе, нежели в женском, в котором, дробясь беспрестанно на мелочь, он только тогда делается для этих самок понятным».

Из переписки братьев Мухановых, 1827

Будь счастлив, хоть это чертовски мудрено.

Из письма А. С. Пушкина барону А. А. Дельвигу

* * *

Николай Иванович Куликов, русский актер, режиссер и драматический писатель, вспоминал о совместных прогулках с Пушкиным-холостяком в популярный в узком мужском кругу дом наипочтеннейшей Софьи Евстафовны. Посещали известное место ближе к вечеру, чтобы провести остаток ночи с ее раскованными любвеобильными компаньонками. Александр Сергеевич из всех выбирал особу наиболее интересную и заводил обстоятельную беседу с путешествием в детство и юные годы, пытаясь понять причины, толкнувшие женщину в столь свободную компанию. Если в откровениях девушки открывались причины, не связанные со страстью к пороку, Пушкин уговаривал собеседницу бросить «блестящее» общество, заняться честным трудом, идти в услужение, давал денег и таким благородным образом спас не одну жертву продажной любви. Хозяйка «благородного дома» часто гневалась на Пушкина и даже пожаловалась в полицию, как на безнравственного человека, безнаказанно развращающего ее овечек.

* * *

В молодости Степан Петрович Шевырев, литературный критик, историк литературы и довольно посредственный поэт, легко опьянев, впадал в романтически-сентиментальное состояние. Оратор произносил проникновенные речи о любви, согласии, братстве и прочих высоких материях, иногда получалось весьма вдохновенно. Однажды Пушкин, слушая пьяного говоруна, произносившего монолог о подлинной любви, закричал:

– Ах, Шевырев, зачем ты не всегда пьян!

* * *

– Твои стихи, я слышал, хвалит сам Пушкин, – сказал Погодин Шевыреву.

– Что значит – «сам Пушкин»? Похвалу Пушкина я не очень высоко ставлю.

– Почему?

– Неверным путем идет Пушкин. Слишком много значения придает красоте стиха. И слишком мало значения придает мысли.

Года через два Погодин предложил Шевыреву:

– Прочти свои новые стихи.

– Ничего законченного пока нет. Усиленно изучаю Гегеля, – ответил Шевырев.

Прошло еще года два.

– Почитай-ка свои новые стихи, – попросил Погодин Шевырева. – Они, надеюсь, у тебя лучше, чем у Пушкина.