Весёлый Пушкин, или Прошла любовь, явилась муза… - [15]

– Ты не так говоришь: он уже заткнул меня! – ответил я».

* * *

Пушкин, повстречав где-то на улице Адама Мицкевича, гостившего в Москве, посторонился и, желая сделать комплимент, сказал:

– С дороги, двойка, туз идет!

На что Мицкевич тут же остроумно ответил:

– Козырная двойка и туза бьет!

* * *

Пушкин и Мицкевич часто виделись с московскими друзьями. Пушкин звал сбитенщика, и вся компания пила сбитень, а поэт шутя приговаривал: «На что нам чай? Вот наш национальный напиток».

* * *

Гадалка предсказала Пушкину преждевременную гибель от светлого мужчины или от лошади. Александр Сергеевич часто обыгрывал в шутках эту тему, вызывающую у него по вполне понятным причинам душевное беспокойство.

Как-то вечером поэт приехал к княгине Зинаиде Александровне Волконской. Княгиня в горе: у ее гипсовой статуи Аполлона отбили руку. Кто-то из рослых друзей поэта вызвался прикрепить отбитую руку, а Пушкина попросил подержать лестницу и свечу…

«Нет, нет, – закричал Пушкин, – я держать лестницу не стану. Ты белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте».

* * *

У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельничные; на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел «Чернь» и, кончив, с сердцем сказал: «В другой раз не станут просить».

* * *

Молодой Александр Николаевич Муравьев, тогда армейский драгунский офицер, а в будущем православный духовный писатель и историк, на вечере-маскараде у княгини Зинаиды Волконской по неловкости сломал руку у колоссальной по размерам гипсовой статуи Аполлона, которая украшала театральный зал. Желая оригинально оправдаться, Муравьев написал шутливое стихотворение:

О, Аполлон! Поклонник твой

Хотел помериться с тобой,

Но оступился и упал.

Ты горделивца наказал;

Хотя пожертвовал рукой,

Зато остался он с ногой.

Пушкин отозвался своей эпиграммой на событие:

Лук звенит, стрела трепещет,

И, клубясь, издох Пифон,

И твой лик победой блещет,

Бельведерский Аполлон!

Кто ж вступился за Пифона,

Кто разбил твой истукан?

Ты, соперник Аполлона,

Бельведерский Митрофан!

Уязвленный Муравьев завершил стихотворный поединок:

Как не злиться Митрофану?

Аполлон обидел нас:

Посадил он обезьяну

В первом месте на Парнас.

* * *

Михаил Петрович Погодин, писатель и издатель, вспоминал: «В 1827 году, когда мы издавали «Московский Вестник», Пушкин дал мне напечатать эпиграмму «Лук звенит» (на А. Н. Муравьева). Во время встречи со мною через два дня по выходе книжки Александр сказал мне: «А как бы нам не поплатиться за эпиграмму». – Почему? – «Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от белой лошади. Муравьев может вызвать меня на дуэль, а он не только белый человек, но и лошадь».

* * *

В числе гостей на одном из званых обедов Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно осматривал поэта, что тот, вспомнив пророчество, поспешил удалиться от него из зала в другую комнату, чрезвычайно опасаясь, как бы тот не вздумал его убить. Офицер проследовал за ним, так и кочевали они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. «Мне и совестно и неловко было, – говорил позже поэт, – и, однако, я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул».

* * *

Павел Вяземский по тогдашней моде подал Пушкину изящный альбом в красном сафьяновом переплете и попросил написать памятные стихи. Александр Сергеевич взял с собой альбом и через два дня вернул со следующими стихами:

Душа моя Павел!

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то.

Кажись, это ясно.

Прости, мой прекрасный!

С тех пор кличка в семействе Вяземских у Павла стала «душа моя Павел».

* * *

Имение, где Пушкин жил в Нижнем, находилось в нескольких верстах от села Апраксина, принадлежавшего семейству Новосильцевых, которых поэт очень любил, а в особенности хозяйку дома, милую и добрую старушку. Она его часто журила за его суеверность. Госпожа Новосильцева праздновала свои именины, Пушкин обещал приехать к обеду.

Собравшиеся гости его долго ждали напрасно и, наконец, решили сесть за стол без него.

Подавали уже шампанское, когда он вбежал в гостиную, подошел к имениннице и стал перед ней на колени: «Наталья Алексеевна, – сказал он, – не сердитесь на меня, я выехал из дому и был уже недалеко отсюда, когда проклятый заяц пробежал поперек дороги. Ведь вы знаете, что я юродивый: вернулся домой, вышел из коляски, а потом сел в нее опять и приехал, чтоб вы меня выдрали за уши».

* * *

Пушкин неожиданно встретил на улице императора Николая Первого.

– Что же ты испытал? – спросил его приятель.

– Подлость во всех жилках – ответил Пушкин.

* * *

– Я, – говорил государь Николай I, – впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного и покрытого ранами от известной болезни.

– Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? – спросил я его между прочим. – «Стал бы в ряды мятежников», – отвечал он.

* * *

В разговоре с царем Пушкин посетовал, что цензоры, не отличаясь умом, изводят его ограничениями в поэзии. Государь предложил поэту в качестве цензора себя. С того судьбоносного момента первым читателем Пушкина стал Николай I. Как и было решено в беседе с поэтом, Государь стал читать «Графа Нулина»: