Весёлый Пушкин, или Прошла любовь, явилась муза… - [14]

– Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны!

– А мне какое дело? Мне без них никуда нельзя ехать, это моя утеха, – ответствовал ему с дерзостью поэт.

* * *

Вышел в свет очередной выпуск альманаха «Северные цветы». Вскоре на него появилась рецензия.

– Почему ты не написал в рецензии о Пушкине? – спросил у рецензента Дельвиг.

– А о чем писать? Пушкин на этот раз не дал ничего интересного. Есть, правда, одна пьеска. Но это так, пустячок. Альбомный стишок.

– Какой стишок?

– «Я вас любил, любовь еще, быть может…»

* * *

Однажды Пушкин провел целый день у постели заболевшего князя Горчакова, своего давнего приятеля. Князь умом и художественным вкусом не блистал, но был добр, искренен, любил музыку и ценил литературу. Александр Сергеевич читал другу отрывки из «Бориса Годунова». В отрывке проглядывала какая-то изысканная грубость, и вдруг в рифму прозвучало слово «слюни». Горчаков, удивленно вскинув бровь, приподнял голову от подушки и заметил другу:

– Вычеркни, братец, эти слюни. Ну к чему они тут?

– А посмотри, у Шекспира и не такие выражения попадаются, – возразил Александр Сергеевич.

– Да, но Шекспир жил не в XIX веке и говорил языком своего времени, – парировал Владимир Петрович Горчаков. Пушкин подумал и переделал сцену. «Пушкин вообще любил читать мне свои вещи, как Мольер читал комедии своей кухарке», – любил повторять князь с улыбкой.

* * *

Пушкин читал своего Годунова, еще немногим известного, в гостях у Алексея Перовского. В числе слушателей был и Крылов. По окончании чтения, – вспоминает П. А. Вяземский, – я стоял тогда возле Крылова, Пушкин подходит нему и, добродушно смеясь, говорит:

– Признайтесь, Иван Андреевич, что моя трагедия вам не нравится и на глаза ваши нехороша.

– Почему же нехороша? – отвечал он, – А вот что я вам расскажу: проповедник в проповеди своей восхвалял Божий мир и говорил, что все так создано, что лучше созданным быть не может. После проповеди подходит к нему горбатый: не грешно ли вам, пеняет он ему, насмехаться надо мною и в присутствии моем уверять, что в Божьем создании все хорошо и все прекрасно? Посмотрите на меня. – Так что же, – возразил проповедник, – для горбатого и ты очень хорош.

Пушкин расхохотался и обнял Крылова.

* * *

В Пскове, на пути в Москву, во время перекладки лошадей поэт попросил закусить в местной харчевне. Подали щей с неизбежной приправой русской народной кухни того времени – горсткой тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и, уезжая, оставил углем или мелом на дверях, а кое-кто утверждал, что даже нацарапанное перстнем на оконном стекле, четверостишие:

Господин фон Адеркас,

Худо кормите вы нас:

Вы такой же ресторатор,

Как великий губернатор!

* * *

Приезжий торопливо выпрыгнул из тарантаса, вбежал на небольшое крыльцо провинциальной станции и требовательно закричал:

– Лошадей!..

Заглянув в три комнатки и не найдя в них никого, нетерпеливо произнес:

– Где же смотритель? Господин смотритель!..

Выглянула заспанная фигурка лысого старичка в ситцевой рубашке с пестрыми подтяжками на брюках…

– Чего изволите беспокоиться? Лошадей нет, и вам придется обождать часов пять…

– Как нет лошадей? Давайте лошадей! Я не могу ждать. Мне время дорого!

Старичок хладнокровно прошамкал:

– Я вам доложил, что лошадей нет! Ну и нет. Пожалуйте вашу подорожную.

Приезжий серьезно рассердился. Он нервно шарил в своих карманах, вынимал из них бумаги и обратно клал их. Наконец он подал что-то старичку и спросил:

– Вы же кто будете? Где смотритель?

Старичок, развертывая медленно бумагу, сказал:

– Я сам и есть смотритель… По ка-зен-ной на-доб-но-сти, – прочитал протяжно он. Далее почему-то внимание его обратилось на фамилию проезжавшего.

– Гм!.. Господин Пушкин!.. А позвольте вас спросить, вам не родственник будет именитый наш помещик, живущий за Камой, в Спасском уезде, его превосходительство господин Мусин-Пушкин?

Приезжий, просматривая рассеянно почтовые правила, висевшие на стене, быстро повернулся на каблуке к смотрителю и внушительно продекламировал:

Я Пушкин, но не Мусин!

В стихах весьма искусен

И крайне невоздержан,

Когда в пути задержан!

Давайте лошадей!

* * *

В Москве Государь принял Пушкина с великодушной благосклонностью, ненавязчиво и без давления напомнил о прежних заблуждениях, дерзких поступках и дал отеческие наставления, как любящий и всепрощающий отец. Пушкин, ободренный снисходительностью государя, все более свободно чувствовал себя в разговоре. Поза поэта в начале беседы была напряжена, к концу разговора фигура, мимика и жесты стали более расслабленными и непринужденными. Диалог закончился и вовсе вальяжным жестом свободной творческой натуры: Пушкин осмелел до того, что в присутствии царя практически сел на стол, который находился позади него. Государь быстро отвернулся от этой вольности и потом говорил в свете: «С поэтом нельзя быть милостивым!».

* * *

В беседе с Ксенофонтом Алексеевичем Полевым, писателем, критиком и книгоиздателем, Пушкин начал говорить о Мицкевиче и, невольно увлекшись в похвале его талантам, сказал между прочим: «Недавно Жуковский говорит мне: «Знаешь ли, брат, ведь он заткнет тебя за пояс».