Вначале мы откатили и поставили кадку на место, потом собрали верхний, не испачканный слой муки и высыпали его обратно, всё остальное начисто вымели и выбросили в такой овраг, куда, кроме чёрта, никто не наведывался. Потом мы заперли калитку и вычисти ли кабана, не оставив на нём и крупинки муки. Словом, мы с Кучуной, даром что побратимы, здорово намучились и даже взмокли. Но старания наши не пропали даром. Только Кучу вышел, как пришла бабушка. Уже смеркалось. Она ничего не заметила. Изрядно устав за день, она наскоро поужинала и тут же заснула. Наутро она поднялась рано и снова поспешила в лес.
Вот когда я воздал хвалу господу богу, отнявшему у бабушки Тапло свет в глазах!
* * *
Дни, проводимые мною в материнской деревне, были похожи друг на друга, и только суббота была не такая как все.
В этот день бабушка вставала ни свет ни заря и тотчас же принималась хлопотать у огня. Она становилась удивительно подвижной и расторопной, жилы на руках её набухали, а испещрённые морщинками щёки покрывались румянцем. Потом она придвигала к очагу небольшой столик и ставила на нём варёную свинину, жареную курицу с вином, разные пироги, хачапури, мёд, фрукты и другую снедь. Да, в этот день она не забывала ничего из того, что любил покойный дед Караман. Затем, когда стол был накрыт, она ставила на нём две длинные восковые свечи и зажигала их. Потом, усевшись на треножнике, истово крестилась, пока свечи не догорали до конца. Старушка тихо нашёптывала молитвы, а маленькое пламя свечей трепетало, словно тоже молилось по-своему. Эта трапеза была поминальной по деду.
Тогда я не понимал, что это значит и поэтому в первый же раз спросил у бабушки, что такое поминки.
— Это для ушедших на тот свет, чтобы они немного поели, — ответила она.
Я ничего не понял. Как отправившиеся на тот свет покойнички могли насытиться, если мы сами тут же всё съедали? И я спросил её об этом.
— Вот непонятливый! — покачала она головой. — Трапеза умасляет здесь нашу плоть, а там дух мёртвых. Поэтому всё, что ты видишь здесь, получит твой дед и попирует всласть.
— Ого! — подумал я. — Видать, тот свет не так уж плох!
Наконец, нашептавшись и отмолившись, бабушка вскидывала глаза кверху и начинала напевно тянуть:
— Мой дорогой, светлой памяти муж, не обессудь, если угощение не богатое. Ты всегда любил сытный стол, но что поделаешь, я ведь одна… На сегодня уж прости, а в следующий раз обещаю тебе — голодным тебя не оставлю!
Потом она пускала слезу, оттирала её кончиком вдовьего платка и степенно поднималась. Я недоуменно глядел на потолок, что здесь надо деду? Тот свет казался мне расположенным где-то рядом с церковью.
Пока не сгорала свеча, к трапезе нельзя было прикоснуться. Я бывало становился сам не свой от нетерпения, но что поделаешь! И, как назло, эти свечи горели невероятно долго. Нет, рачинские пчёлки в этом не виноваты, просто восковые свечи вообще горят медленно. Хорошо ещё, что были они тоненькие, иначе, набравшийся терпения человек сам, того гляди, мог стать объектом этой заупокойной молитвы…
Да, свечи догорали плавно, медленно, но красиво. И от них шёл всегда тот самый запах, который слышен обычно во всех церквах. Тогда, ребёнком, я не обращал внимания на запах свечей, потому что здесь, над столом, носились другие всевозможные запахи, приятно щекотавшие ноздри. Но теперь, вспоминая запах поминальных свечей, мне кажется, что я слышу запах смерти. Бог знает, может, это не что иное, как наш собственный запах? Разве человеческая жизнь не подобна свече? Горит, догорает и через некоторое время гаснет совсем. Эх, к чёрту эти церковные и свечные запахи! Да здравствуют запахи солнца, земли, хлеба и вина!
За этот поминальный стол садились не только мы с бабкой, звали и соседей. В этот день подобревшая бабка приглашала даже Кучуну. Она почему-то не благоволила к этому бедняге с желудком как бездонный колодец, но в этот день звала его к себе непременно, потчевала его, ничего не жалея, и страшно радовалась, когда он так аппетитно всё поглощал. Я не понимал, отчего это она так добрела и однажды спросил её об этом.
— Дай бог ему здоровья! — ответила она. — То, что он съест здесь, пойдёт впрок твоему деду на том свете.
Но только пока свечи не догорали полностью, бабушка не пускала на порог этого уважаемого гостя. Ведь она отлично знала его нрав: вряд ли он стал бы дожидаться, тем самым осквернил бы поминальную трапезу. К тому же бабушка не любила творить молитвы в присутствии посторонних. Кучуна же в это время подсматривал а стрельчатое оконце, и у него едва хватало сил, чтобы остаться живу до тех пор, пока догорят свечи.
Наконец я открывал дверь, маленький обжора врывался в комнату, как изголодавшийся кабан, и мёртвой хваткой вгрызался в жирную ветчину.
По субботам Кучуна любил мою бабушку больше, чем свою собственную, а субботу — из всех дней недели. Она была для него истинным праздником, более дорогим, чем рождество!
