Весь мир Фрэнка Ли - [99]

Разные часовые пояса, разный возраст… И разный уровень доходов. Городские и деревенские. Если на свете так много разных микроплемен, то что вообще это значит – быть корейцем? Что означают все эти навешанные на нас ярлыки? Мои мысли прерывает шорох, он доносится из кустов, которые растут в дальнем конце двора. Вскакиваю на ноги и включаю фонарик на телефоне. Я давно хотел сфотографировать енота или опоссума.

Этот опоссум просто огромный. И в его шерсти есть что‐то зеленое. Это не опоссум.

– Что за?.. – спрашиваю я.

– Ты часто это говоришь, когда мы с тобой вместе, – говорит Джо.

Она вываливается из кустов и разглаживает ладонями футболку.

– Но как?.. – спрашиваю я.

– За три дома от твоего ограждение шоссе разбито, а у вас в заборе дыра, – отвечает она. – Слушай, у меня всего пара минут. Моя машина стоит на обочине с включенной аварийкой.

– Ты с ума сошла.

– Я… я завтра уезжаю.

Черт! Действительно, в Карнеги учебный год начинается раньше, чем в Стэнфорде. Она идет ко мне так, словно у нее под ногами тонкий весенний лед.

– Я просто хотела извиниться, – говорит Джо.

Она делает еще один шаг. Я смотрю на нее. Он так прекрасна, что мне хочется схватить ее и закружить, но внутренний голос говорит мне «нет». Поэтому я молчу.

– Прости меня, – продолжает Джо.

Я стою не двигаясь, сложив руки на груди.

– Я бы хотела быть более смелой, – говорит Джо. Она делает шаг вперед, а потом шаг назад. – Я бы хотела быть такой смелой, как ты. Иногда я чувствую себя полной идиоткой. Мне уже восемнадцать. Я уже взрослая.

Она поднимает голову к небу и вздыхает. А потом снова переводит взгляд на меня.

– Но к черту все это, – продолжает она. – Я просто хотела извиниться. Мне ужасно, ужасно стыдно, и я очень хочу, чтобы ты меня простил. Я понимаю, что звучит это так себе, но я просто хотела сказать, что ты мой лучший друг и я не хочу тебя потерять.

Концовка последней фразы – «я не хочу тебя потерять» – оказывается смазанной, потому что я целую Джо. Проходит гораздо больше двух минут. Ее машину могут оттащить. Ну и пусть. Пусть делают все что угодно. Потому что насрать. Я не хочу всю свою жизнь винить во всем Джо. Я не собираюсь всю свою жизнь в полном одиночестве раздувать в темноте тлеющие угли сожаления.

– Я люблю тебя, юбс, – говорит Джо. – Я всегда буду тебя любить. Ты согласен с тем, что мы всегда будем любить друг друга вне зависимости от обстоятельств?

– Согласен.

– И я согласна.

– Объявляю вас мужем и женой, – говорю я. – Теперь можете… э-э-э… ехать в колледж. Увидимся на каникулах.

– Р-р-р! Опять твои дурацкие шуточки!

Джо приходится перекрикивать шум машин, несущихся по шоссе. Потом она дает мне пять. Так сильно она еще никогда не била.

– Я буду любить тебя всегда, Джо Сонг.

– Мне так хотелось, чтобы ты это сказал.

– Я не могу тебя не любить, Джо Сонг.

– Я это запомню.

– И я тоже, – отвечаю я.

Мне кажется, что шоссе пытается о чем‐то напомнить нам шумом машин. Я представляю себе, как удивленный коп осматривает пустую машину Джо.

– Твоя машина, – говорю я.

– Я помню.

– Давай уже! – кричу я, и она поворачивается к кустам.

Потом оглядывается через плечо – ее улыбка сверкает в темноте.

– Ведь нет ничего важнее, да?

Глава 36 Жизнь – это всего лишь сон

Две последние недели до отъезда в колледж проносятся, как кошки, спасающиеся от землетрясения. Мама с папой, почувствовав мое меланхоличное настроение, ходят вокруг меня на цыпочках и постоянно спрашивают, не нужно ли мне чего, и режут дыню за дыней.

Моя нога больше не болит. Я чувствую себя выше, будто восстановление прибавило мне несколько сантиметров роста. Никому не говоря, я ухожу на пробежки, возвращаюсь домой когда вздумается, сам готовлю себе. Я изучаю музыкальную тусовку в Пало-Альто и рядом с ним. Я уже вижу себя на местной сцене.

Я рассказываю про это маме с папой, они замечают, что мне это интересно, а я замечаю, что они «грустливые» (то есть грустные и счастливые одновременно). Мама с папой считали, что я уже вырос, но вот я опять меняюсь у них на глазах. Я теперь совсем другой. Кью тоже замечает, что я изменился. Мы заканчиваем кровавую и безжалостную кампанию «Возвращение Тотека» под моим далеко не самым мудрым руководством. Я не умею командовать. Я ничего не продумываю.

– Обалдеть, чувак! Я тебя обожаю! – кричит Кью.

Но ни Кью, ни мама с папой не знают о маленькой потайной комнатке в кунсткамере моего сердца и о том, что там спрятано.

Но вернемся к бесшабашно-кровавой кампании. К тому времени, когда Пол наконец доехал до нас, мы уже уничтожили верховного блейдлинга в замке Пикьюатлалтейака, разделили награбленную добычу и вернулись каждый в свои владения. Раньше после этого мы копили ресурсы, залечивали раны и готовились к следующей большой кампании. Но больше кампаний не будет. Кью просто закрывает тетрадь со своими записями, убирает картонные экраны, застегивает свой огромный рюкзак и с облегчением выдыхает.

Пол, посмотрев на свою фигурку Тотека, убирает ее в специальный мешочек.

– Ну вот и все, – говорит Пол потом. – Isang bagsak?

Мы хлопаем.

– Так во сколько вы завтра уезжаете? – спрашивает Кью.

Я смотрю на Олмо: