Версия Барни - [162]

Мучимый бессонницей, все еще не отойдя от переживаний на похоронах Макайвера, я подумал, не оживить ли мне мою враждебность к усопшему чтением его мемуаров. Вот: раз! — открываю наугад. Смотрю, открылось на его пленительном описании моей свадьбы со Второй Мадам Панофски:

Монреаль. 29 апреля 1959 года. С тех пор как я вернулся в Монреаль и засел в своем подвальчике на Таппер-стрит, я как-то ухитрялся не сталкиваться с П., хотя слышать о его подвигах приходилось. Естественно, по возвращении в Монреаль он всерьез ударился в торговлю, спекулируя всем, чем только можно — от металлического лома до египетских артефактов, поговаривают, что краденых. Сегодня мне не повезло. Мы чуть не лбами столкнулись под дождем на Шербрук-стрит [Или Стэнли-стрит? — Прим. Майкла Панофски.], и П., как всегда лукавя, притворно радуясь приятной встрече, чуть не силком затащил меня в «Ритц» выпить. Ну конечно же в «Ритц» [В «Тур Эйфель», согласно воспоминаниям моего отца — Прим. Майкла Панофски.], à coup sûr[355] — ведь надо же поразить меня невиданным скоробогатством. Он хвастал, что сделался теперь телепродюсером, думает и кинопроизводством заняться, но я-то знал, что на самом деле он всего лишь поставщик гнусной телерекламы и учебных фильмов для профессионально-технического образования. Потом, как это за ним водится, достает из-за голенища нож:

— Ах, я так тебе сочувствую, — говорит. — Отзывы на твой первый роман могли бы быть и получше. По-моему, он очень ничего!

Затем он поинтересовался, хватает ли мне на жизнь, и весь истекал эмпатией, при этом бесстыдно, comme d'habitude[356], задавал щекотливые вопросы.

Я объяснил ему, что в поте лица тружусь над новым романом, а живу на грант от недавно организованного Совета по культуре и раз в неделю преподаю писательское мастерство в Веллингтоновском колледже.

Он сказал, что задумал телевизионный сериал о частном сыщике, и имел наглость спросить меня, не хочу ли я попробовать себя в сценарном деле, что вызвало у меня смех.

Осознав, что далековато зашел, П. принялся настаивать, чтобы я пришел на его свадьбу — хотя бы «по старой дружбе». Сказал, что там будет Бука, как будто это для меня могло стать дополнительной приманкой. Первым моим побуждением было решительно отказаться, однако, вспомнив про свой писательский долг непрестанно сыпать зерно на литературную мельницу, я, так и быть, согласился. Как-никак на еврейском бракосочетании прежде мне бывать не приходилось, поэтому я решил пострадать во славу онтологии. Как и предполагалось, недостатка в брашнах и питиях не наблюдалось. Однако, зная, что даже в Париже П. выискивал в еврейском квартале ресторанчики, где подавали гефилте фиш и куриный суп с клецками из мацы и разводами жира на поверхности, я был удивлен тем, что набор кулинарных изысков был не столько этнически обусловлен, сколько неописуем вовсе. Как я и предчувствовал, Бербэнка с «Бедекером» в числе гостей не наблюдалось, зато был во множестве представлен тип Блайштейна с сигарой[357].

Вот отрывки conversazioni[358], взятые из моей записной книжки:

1. Писатель, говорите? Как интересно. А я вашу фамилию знаю?

2. Как вы находите Шолом-Алейхема? Хотя что я говорю, вы, наверное, не понимаете идиш. Такой выразительный язык!

3. Ох, почитать бы вам письма моей дочки из летнего лагеря! Вы бы так и померли со смеху.

4. И как? Вы сочинили уже какой-нибудь бестселлер?

5. Эх, записать бы историю моей жизни! Вот была бы книга так книга, да все времени нет заняться.

Невесту я застал за столом с десертом, где утроба слепленного из мороженого дракона изрыгала дынные шарики и ягоды. Она подняла свою тарелку немыслимо высоко, а затем гору фруктов на ней увенчала шоколадным эклером. Мне тут же вспомнились строки о том, как «Рахиль Мак-Кой, по папе Рабинович, рвет виноград жестокой пятерней»[359]. Поэтому меня не очень удивило, что жених казался грустным, непрестанно закладывал за галстук и без конца увивался вокруг привлекательной молодой особы, которая изо всех сил старалась держаться от него подальше. Впоследствии, впрочем, она станет его третьей женой — единственно, говорят, чтобы только не делать аборт. [Я и впрямь появился на свет через шесть месяцев после свадьбы родителей. — Прим. Майкла Панофски.] Но в тот вечер она не попала еще в его тенета и сообщила мне, что ей мой первый роман безоговорочно понравился. «Если бы я знала, что вы сюда придете, — сказала она, — я бы принесла книгу, и вы бы подписали».

Мы перешли на площадку для танцев, где П. (в обнимку со своей суженой, по ходу дела вылизывающей измазанные шоколадом пальцы) умудрился дважды на меня налететь, да еще и локтями пихался. Забавно, но это заставляло меня только тесней прижиматься к партнерше, и — если я правильно толкую язык ее тела — девушке было не так уж неприятно.

11

Прошедший в жестокой борьбе референдум 30 октября 1995 года не посрамил проверенных временем избирательных традиций нашей la belle province. Я следил за процессом по телевизору в «Динксе» вместе со всей нашей тамошней компашкой. Вот уж действительно еле-еле! НЕТ независимости — 50,57 %; ДА — 49,43 %. Однако не прошло и нескольких дней, как мы узнали, что на самом деле наше поражение было не так уж и близко. Счетная комиссия, вся из назначенцев нашего сепаратистского правительства, оказывается, отвергла что-то около 80 000 бюллетеней — главным образом в округах, где наиболее явными были как раз федералистские настроения. Бюллетени признавали испорченными из-за того, что крест на них был то слишком жирный, то слишком блеклый, то кривой, то вылезал за пределы клеточки.