Спальня герра Брюгли была расположена в фасадной части особняка, откуда открывался вид на Цюрихское озеро. Ранним утром, пока камердинер готовил для него ванну, он стоял в халате у окна и маленькими глотками пил кофе с молоком. Вот уже пятнадцать лет, как поляк Маркус был камердинером герра Брюгли. Он точно знал, какую температуру воды в ванне предпочитает его господин, какой кофе любит пить по утрам и в каком месте на столике для завтрака герр Брюгли ожидает увидеть утренний номер «Новой цюрихской газеты». Маркус знал все.
Еще Маркус знал, что герру Брюгли нравится мадам Заблорен ван Томаат, бельгийская леди, которая живет в огромном особняке на берегу озера, в двух милях отсюда. Заблорен ван Томаат — надо же, какое нелепое имя, думал он. Мадам Заблудший Помидор, так и буду ее звать!
— Надо ли мне жениться на мадам Томаат? — спросил его однажды герр Брюгли, когда он вносил поднос с завтраком. — Как ты считаешь, Маркус? Ты же меня знаешь достаточно хорошо. Что ты думаешь об этом? Такой вдовец, как я, обязательно должен жениться на такой вдове, как мадам Томаат? Думаешь, именно этого люди ожидают от нас?
Маркус поставил поднос на прикроватный столик, точно в том месте, которое устраивало герра Брюгли. Затем он прошел к окну, чтобы открыть шторы, и мельком взглянул на отражение своего господина в зеркале платяного шкафа. Надо признаться, Маркус слегка испугался. Эта работа была ему по душе. Она не требовала много сил. И герр Брюгли, никогда не пересчитывающий бутылки в винном погребе, щедро оплачивал труд камердинера. Вместе с женой Маркус жил в маленьком доме, всего лишь в нескольких шагах от частного причала. Там у них стояла небольшая яхта, на которой они любили кататься летом. Но с появлением мадам Томаат все могло измениться. У нее была своя прислуга. И тогда Маркус окажется лишним.
— Не знаю, что и сказать, сэр, — отозвался он, потом добавил: — Разумеется, брак не всегда предполагает легкую жизнь. Кому-то одиночество приносит гораздо больше счастья.
Герр Брюгли улыбнулся.
— Так или иначе, но лучше внести ясность в наши отношения. Мадам Томаат — независимая женщина. И в настоящее время вполне благополучная.
Стоя в гардеробной перед зеркалом, герр Брюгли поправлял галстук. Он надел самый элегантный костюм, сшитый, как, собственно, и все остальные его костюмы, в Лондоне. Каждый год он ездил туда, чтобы заказать себе несколько костюмов и обувь ручной работы. На его взгляд, в пошиве одежды никто не мог превзойти англичан, и поэтому он не без удивления отметил их довольно потрепанный вид — молодые люди в порванных на коленях джинсах; мужчины в бесформенных, блестящих куртках на молнии; женщины в неприглядных брюках, и, казалось, все без исключения в спортивной обуви! И все-таки для других англичане шили великолепную одежду — костюмы из твида, вельветовые брюки, свитера из шерсти ангорских коз, рубашки из клетчатой ткани, шотландские юбки.
Этот костюм сегодня был очень кстати. Толстая твидовая ткань коричневого цвета и двубортный жилет уберегут от холода, если вдруг испортится погода, хотя вряд ли такое случится, подумал он — небо чистое, и всюду заметны признаки весны. Все предвещало чудесный день.
Завтракал он не спеша, просматривая колонки газеты, заглянул в некрологи — слава Богу, никого — и наконец перешел к сообщениям с фондовой биржи. Там тоже были приятные новости. После предыдущих торгов цены поднялись, как, впрочем, и предполагалось.
Он отложил газету в сторону, промокнул рот накрахмаленной салфеткой — Маркус терпеливо учил горничную-итальянку правильно утюжить — и поднялся из-за стола. Оставалось еще несколько минут, прежде чем подадут автомобиль, и можно будет отправиться в дорогу. Какое-то мгновение он не знал, чем заняться. То ли написать письмо, то ли почитать — он осилил только половину «Волшебной горы», книга его не захватила. Немецкая литература наводила на герра Брюгли тоску — слишком тяжеловесная и переполнена горем. Подумать только, какое безрадостное представление о жизни у наших северных соседей; и почти весь роман посвящен этим ужасно жадным людям, таким отвратительным. Странно, ведь они едят наш шоколад.
Он подошел к письменному столу и вытащил свой бювар. Надо написать письмо кузине в Буэнос-Айрес. Один раз в месяц приходило письмо от нее, и тогда в течение трех дней он писал ответное. Судя по письмам, ей совершенно нечем заняться; но во всем, что касалось семьи, он был человеком обязательным и с тех пор, как овдовел, нес бремя переписки.
«Дорогая Гетта! Какой чудесный сегодня день, ну просто первоклассный. Озеро безмятежно, и все вокруг словно замерло. И весна совсем близко, я это чувствую, скоро вновь зацветет наш сад! Но тебе, увы, предстоит привыкать к осени и смириться с зимой. Всякий раз, сидя в саду, я буду думать о тебе».
Он сделал паузу. Разумеется, ей известно о мадам Томаат, и совсем не хотелось, чтоб у нее возникло ощущение отсутствия между ними понимания. Возможно, будет лучше затронуть эту тему: «Сегодня мы с мадам Томаат, о которой я тебе писал, едем в Цюрих. Сначала небольшая прогулка по реке — такой чудесный день! — а затем нужно будет уладить пару вопросов. После чего возвратимся». Он задумался над тем, следует ли говорить больше, но потом решил, что этого будет достаточно. Пусть домысливают там, в Буэнос-Айресе, как им нравится.
