Вершина Столетова - [54]

— И побольше каши, — в тон ему, серьезно добавил Лохов.

К месту заправки подъехал Женя Мошкин. По-девичьи мягкое красивое лицо его и выбившиеся из-под кепки густые волосы были забрызганы грязью.

Тот же Лохов как-то сказал Жене:

— Не понимаю, как ты попал в трактористы. Такая, можно сказать, поэтическая личность и вдруг… Тебе бы в симфоническом оркестре на дудке любовные арии насвистывать!

Но сегодня Мошкину было не до шуток. Он хмурился и молчал.

Оказалось, что Женя завяз со своим СТЗ в одной еще не успевшей высохнуть промоине и потерял целых три часа. Просил взять на буксир работавшего рядом Позднякова, но тот посоветовал или выбираться самому, или подождать, пока он закончит один участок и будет переезжать на другой.

Андрей отлучался с поля и ничего этого не знал.

— Что же это ты, Поздняков? — спросил он у Тихона.

— А ничего, — ответил тот. — Не считай ворон, гляди под ноги. Мне что было сказано нынче утром? Паши больше, горючего жги меньше. К чему же я на дядю и время и горючее буду тратить? Пора горячая, каждому до себя.

Таким многословным и важным Тихона еще никто до сих пор не видел. Красный флажок на радиаторе придал ему солидность, неизвестно откуда взялось и красноречие.

Мягко выкладывая дорогу гусеницами, подъехал третий трактор.

— Глуши, Илья Ефимович, — махнул рукой в сторону Груздева Андрей. — И все идите сюда.

Трактористы сгрудились около поздняковского трактора.

— Бригада сегодня работала в общем хорошо, — сказал Андрей. — Но… но Тихон Поздняков совершил неприглядный поступок. Он поступил по поговорке «моя хата с краю», которая давным-давно устарела…

— Бытие же определяет сознательность, а Тихон с утра ничего не ел, — вставил Лохов.

Никто не засмеялся.

— Я тоже так думаю, что Поздняков сделал это по несознательности, — снова заговорил Андрей. — Будем считать, что в первый и последний раз. Пусть никто из нас никогда не скажет, что ему дела только до себя. Так говорят там, — Андрей показал пальцем куда-то за плечо, — а мы должны держаться друг за друга. На этом мы стоим, этим мы и сильней их.

Флажок у Позднякова Андрей отобрал. А тот после этого случая помрачнел еще больше, перестал разговаривать и даже за обедом забывал выражать свое недовольство, а поедал все в гробовом молчании. Да еще, как нарочно, в тот же злополучный день наглотался Тихон керосина, продувая трубку, и долго ходил потом, отплевывался. Пробовал есть и селедку и лук — никакого толка: отдает керосином, да и все тут!

Если кто закуривал в присутствии Позднякова, Лохов предупреждал:

— Отойди подальше, не то — долго ли до беды? — Тиша взорваться может!

Бригада работала день ото дня лучше. Флажок переходил с одного трактора на другой. Потом чаще и чаще стал появляться на груздевской «семейной» машине. Илья Ефимович торжественно подъезжал к заправочному, глушил мотор и многозначительно откашливался. Когда кто-нибудь заговаривал с ним про флажок, он небрежно, как бы между прочим, бросал:

— Да, опять помалу наковырял две нормы.

Говорил он это так точно оправдывался: я, мол, не виноват, так уж получается, не обессудьте. Если рядом была жена Дарья, Илья Ефимович прибавлял:

— Мы с Дашей еще сызмальства к технике наклонение имеем. А в нашем деле, брат, техника — главное дело.

Замолкал на секунду и договаривал:

— А техника это тебе не что-нибудь, а… техника!

Говорил так Илья Ефимович не в собственную похвальбу: хвастаться он не любил. Дело было в том, что жена его, Дарья, проработавшая на тракторе всю войну, действительно хорошо — куда лучше мужа! — знала машину. Не раз ей предлагали пост бригадира, да сама не захотела. И положение у Ильи Ефимовича было затруднительное. Потому он часто и говорил «мы с Дашей», потому так неопределенно упоминал о технике: хотелось и жену похвалить, и собственное достоинство в глазах товарищей не уронить. Дарья при этом только улыбалась, не выдавая мужа, трактористы тоже делали вид, что считают Илью Ефимовича на́большим, хотя подоплека их семейно-деловых отношений была всем хорошо известна. Разве что злоязычный Иван Лохов не упустил случая и окрестил Илью Ефимовича «Мы с Дашей».

Редко появлялся флажок на тракторе Жени Мошкина. Трактор у него был самый старый в бригаде, давно отработавший свой срок, да к тому же колесный, а на колесном в такую сырую весну работать плохо: того и гляди застрянешь в какой-нибудь низине.

И вдруг учетчик как-то доложил Андрею: Женя на своем СТЗ засеял за ночь чуть не две нормы.

Мошкин пытался скрыть радость, но это ему плохо удавалось. Даже старенький СТЗ и то, будто сознавая свою значительность, подошел к заправочному как-то необыкновенно солидно, почти вразвалку.

Лохов внимательно оглядел трактор Жени и остановился около радиатора.

— Ты что? — спросил Женя.

— Да вот смотрю, куда ты будешь ставить наше переходящее? Нет никаких приспособлениев, прямо хоть на трубу вешай!

— А что, можно и на трубу. Даже видней, — согласился Женя.

— Нет, на трубу не годится, — отсоветовал Лохов. — Не прочно.

Но флажок Женя так и не получил.

На полевом стане неожиданно появилась Соня Ярцева с полеводом.

— Что же это вы, милые, — почти ласково начала Соня, и по одному этому ласковому тону Андрей почувствовал что-то неладное. — Или вы тут все темные по части агротехники, или вам лишь бы норму выполнить? А? Разве та́к нужно обрабатывать землю? Да еще поливную, — Соня сделала ударение на последнем слове, — поливную, на которой мы собираемся не меньше как двухсотпудовый урожай вырастить? Так, что ли, Максим Харитонович?