Вернуться в сказку - [558]

Думать о смерти, о возможном не приходе на трон ещё слишком рано. Война с вампирами ещё не закончена, да и наследников у Инарда пока нет. Стоит подождать. Не делать всё слишком рано, не совершать необдуманных поступков… Этим и плохо было положение монарха — он не имел права совершить даже самую крохотную ошибку, потому как это могло привести к необратимым последствиям. Король не имеет права. Король должен. Король не может поступать недостойно. Эти фразы Инард слышал постоянно, почти с самого своего рождения. Он всегда должен был быть лучшим. Обязан.

Материнские чётки выпадают из руки владыки магов и падают на пол.

Дверь, ведущая в пустоту, вдруг со страшным скрипом отворяется. Инард молчит. Он прекрасно знает, кто именно пришёл к нему. Этот человек нередко приходил к нему. Они общались. Пожалуй, он не был похож на тех, кто обычно окружал короля. Этот человек был, пожалуй, ровесником Инарда. Они были похожи… Да, пожалуй, это, действительно, было так. Этот частый гость был неплохим собеседником — с ним не приходилось быть королём, можно было говорить без излишних церемоний, без всех этих глупых обращений… Можно было говорить об искусстве, о культуре, о том, что отличалось от общепринятых понятий этих слов, шутить, говорить то, что было не положено говорить в «приличном обществе», а можно было и просто молчать, отвернувшись от посетителя. В общем — вести себя так, как ни в коем случае не должен вести себя монарх.

— Что же! Ты пришёл! — усмехается король, когда незнакомец подходит на достаточное расстояние. — Я рад этому!

Инард поднимается с кровати снова, смотрит на гостя и ухмыляется. Пожалуй, именно этого человека ему не хватало, когда он воспитывался у деда. Впрочем, пожалуй, ему не хватало сверстников в целом — Леофан запрещал ему общаться почти со всеми. Возможно, именно это, в конце концов, к двадцати шести годам сделало Инарда нелюдимым и замкнутым…

Именно поэтому, пожалуй, Хильдегер так трудно уживаться с молодым королём — она привыкла к вольной жизни, к песням, к танцам, к неустанному общению, а монарх любил тишину, покой, книги и молчание, да и, казалось, даже тогда, когда был. казалось бы, весел и общителен, интересы их не совпадали. Пожалуй, это было действительно так. Инард признавался себе в том, что он никогда не любил эту рыжую девочку. Она была наиболее приятна ему из тех, которых ему предлагали в качестве возможных спутниц жизни, но он не любил её. Впрочем, нельзя сказать, что король плохо относился к ней — отнюдь! Хильдегер была настолько светлым и радостным существом, что обидеть её маг никогда бы не решился! Он бы хотел иметь такую сестру, как Хильдегер — добрую, ласковую, всегда милую, но королевой он её не видел. На роль владычицы Фальрании куда больше подошла бы самолюбивая Рения, но никак не Хильдегер, которую, казалось, так легко было обидеть или расстроить. Но королевского ребёнка сейчас ждала совсем не Рения, а стало быть, не ей сейчас занимать первое место среди наложниц короля. Видеть наивный взгляд Хильдегер было порой так утомительно… Король отдал бы многое, чтобы никогда не увидеть эту девушку — слишком уж она была странной и чужой в том мире, в котором рос и воспитывался и рос «ледяной» король. Слишком уж Хильде заставляла его внутренне сжиматься, чувствовать себя неловко рядом с собой.

Инард с редкими людьми мог просто поговорить. Даже Зилбер после коронации стал приходить только по важным делам и избегать других встреч. Зато сёстры, ни разу даже не навестившие его при жизни деда, стали пытаться заставить молодого короля чувствовать себя обязанным им, чувствовать себя неудобно перед ними только потому, что он родился позже. Каких-то два и четыре года — и всё могло бы сложиться иначе. Лея и Инара пытались оказывать на молодого владыку своё влияние, постоянно писали ему о матери… А ведь он ни разу не общался с ними по-настоящему с того самого дня…

Больше всего на свете маг не любил чувствовать себя обязанным. Наверное, именно поэтому его отношения с сёстрами так и не сложились. Пожалуй, не стоило винить в этом двух слабых, воспитанных вечно нервной матерью, а, следовательно, живущих в постоянном страхе женщин, пытавшихся получить какую-то власть при дворе. Стоило просто промолчать, снисходительно улыбнуться и пройти мимо, не замечая чопорную Инару и настырную Лею. Стоило просто не замечать всего, что было недостойно правителя… Стоило не думать лишний раз о том, какая жизнь могла бы сложиться, если бы всё было по-другому. Инард всегда поступал именно так. Редко говорил то, что он на самом деле думал о том, что не касалось его лично или королевства.

— Тем лучше! — смеётся гость в ответ. — Но, если честно, мне надоело каждый раз бояться разбить себе нос, когда я прихожу пообщаться! Тут так темно!

Король пожимает плечами и с помощью магии делает так, чтобы в комнате было светло. Теперь Инард может увидеть худое и бледное лицо пришедшего к нему. Магу тяжело привыкнуть к свету в своей комнате, но он, пожалуй, раз в несколько месяцев может и потерпеть, он редко с кем-либо может пообщаться на равных, ради этого можно стерпеть и несколько часов неприятных ощущений от этого слишком яркого света. В Фальрании редко было светло — земли Танатоса славились этим издавна. Порой королю думалось, что лучше королевства, действительно, не найти в мире. Маг иногда был готов удивляться храбрости собственных подданных. Иногда был готов удивляться, с какой радостью они шли в бой с его именем на устах, удивляться тому, как достойно они погибали, превращались в нехоронённых… А ещё понимал, что именно поэтому он, король, в один день обратился к жрецам с приказом сжечь свитки о нехоронённых, переписать священные книги только для того, чтобы тех людей, павших в бою, можно было похоронить, чтобы о них можно было молиться. Инард никогда не верил в богов. Зато он помнил мать, помнил деда, рыдающих о его отце. И понимал, насколько может быть важным для простых людей это небольшое нововведение в свод церковных правил.