Вернуться в сказку - [277]

— Её тело нашли вчера неподалёку от места позорной казни в Алменской империи, — граф вымученно улыбается. — Из-за меня случились сотни смертей, и это вторая, о которой я переживаю так сильно.

Принцесса чувствует, что ей нечего ответить этому человеку. Она молчит. А что тут можно сказать? Вероятно, эта Алесия была близким другом Хоффмана. Вероятно, стоило просто понять это. Впрочем, это были уже не проблемы Марии — она ничего не знала об этом человеке, ничего не знала о его друзьях… Они были просто «партнёрами по бизнесу», если можно было это так назвать. Они просто общались, просто выполняли свою работу, стараясь достичь общей выгоды. Они и не обязаны были общаться.

Они оба молчат, а потом Хоффман вдруг почему-то начинает рассказывать о своей сестре, о той девочке — Мари, о которой Мария как-то слышала. Начинает рассказывать о том, как сильно он был к ней привязан, начинает рассказывать о её смерти, о том, как долго он не мог оправиться от этого трагического случая — да что таить, и сейчас ещё не сумел оправиться полностью… Граф начинает говорить то, что принцесса совсем не ожидала от него услышать. И от этого становится как-то ещё более неловко, нежели прежде. Лезть в душу к этому человеку совсем не хотелось, а история о смерти Мари, безусловно, была очень болезненной темой для него. Марии думается, что вот она — вторая из тех двух важных для Георга смертей, о которых он сказал до этого.

Девушке буквально наяву представляется та худенькая робкая девочка с такими же тёмными волосами, бледной кожей, серыми — или, всё-таки, чёрными — глазами, о которой с такой болью рассказывал этот мужчина, представляется её дрожащий голос, испуганные глаза, искривлённый в ужасе рот… Она, как наяву, представляет себе его искажённое болью лицо в день смерти этой девочки. Взгляд бывшей принцессы вдруг обращается к старой помятой фотографии, которая так и остаётся лежать на полу, там, где сидел ещё несколько минут назад граф. Она видит на этой фотографии маленького мальчика и маленькую девочку примерно одного возраста, и в мальчике она видит Георга, сидящего сейчас прямо перед ней и изливающего ей душу. И видит всепоглощающую боль, плещущуюся в его глазах. И от этого вдруг к горлу подкатывает тошнота. И чувство стыда. Стыда за то, что она не испытывала такого же горя из-за смерти Розы.

— Вы — хороший брат! — улыбается бывшая принцесса.

Ей, действительно, стыдно. Пожалуй, стыд — единственное, что заставляло её вспоминать о матери с Розой. Ей было стыдно, стыдно за то своё равнодушие, с которым она отнеслась к их смертям. И горечь, боль в глазах графа заставляет её ещё больше чувствовать свою вину… Вину — глупо звучит! Разве она виновата в том, что ничего не чувствует? Разве можно было осуждать её за это?

Разве она виновата?! От этой чудовищной несправедливости ей хочется почти закричать. Она знала многих братьев и сестёр, и почти все из них, даже имея на первый взгляд сложные отношения между собой, были готовы жизнь отдать друг за друга… А она… Мария никогда не чувствовала Розу родным человеком. С самого начала. Она сейчас куда больше переживала за дядю Джошуа, за Ала, даже за Бесси — кузину Альфонса Брауна, проживающую в Америке… Мария чувствовала, как ей хочется плакать при одном упоминании имени дяди Джошуа, как ей хочется поскорее увидеть его, обнять, заплакать у него на плече, рассказав всё… Ей хотелось видеть его, хотелось выссказать всё, что накопилось за эти долгие месяцы в Осмальлерде… Мария никогда не хотела так увидеть маму… Впрочем, нет — очень хотела. Хотела — когда была ещё ребёнком. Тогда она плакала, просила заняться ей, просила внимания. Только вот тогда её никто не услышал. И Марии казалось, что теперь она потеряла способность слышать.

— Я — ужасный брат! — не соглашается Хоффман как-то обречённо. — У меня было три сестры, и одну из них я столкнул с лестницы… Убил её. И не могу сказать, что сожалею об этом.

От этих слов девушка вздрагивает. Вот как… Что же — она сама ещё совсем недавно хотела узнать все тайны этого человека. Ей вспоминались дешёвые детективные истории, в которых сыщик раскрывал не только преступление, но и пару-тройку тайн каждого героя, который попадался на пути. Вот примерно так она себя чувствовала. Как героиня дешёвой детективной истории. Это было просто, интересно, увлекательно и одновременно как-то стыдно.

Мария снова пытается думать о Мердофе, который, вероятно, места себе сейчас не находит, пытаясь найти её. Разумеется, он не наорёт на неё, не будет ворчать, только тяжело вздохнёт и обречённо посмотрит, и от этого станет ещё более тошно, чем обычно. Айстеч был мастером на такие взгляды. Не то что Ал… Тот бы усмехнулся и пожал плечами, предварительно наорав на неё, а она орала бы на него, кричала бы, как сильно его ненавидит, а после они пошли бы вместе пить чай с тем конфетами, которые прислала тётя Альфонса…

А потом мысли возвращаются к Розе, к тому, как сильно Марии порой хотелось убить её, и к тому, как сильно она боялась последствий — психбольницы, колонии, всеобщего осуждения и порицания. Почему-то после признания в убийстве другой сестры Хоффмана ей хочется очень сильно уважать этого человека.