Вернуться в сказку - [278]

— Вы сильнее меня, — задумчиво произносит девушка. — Я так и не решилась. Боялась реакции других.

Марии вспоминается радостное улыбающееся лицо Ала Брауна, который рассказывал очередную глупую историю о своём классе. Ей вспоминается, как они смеялись и шутили, как ругались, ссорились, как дрались порой… Вспоминаются синяки на руках и ногах, вспоминается до сих пор ещё не исчезнувший шрам на брови Альфонса после одной из их драк. И она думает, что как бы сильно она не ненавидела порой Ала, она всё равно будет вспоминать о нём с улыбкой, грустить по нему и переживать за него.

Тут же в памяти всплывает и лицо Мердофа, вечно взволнованное, такое живое, близкое, такое непохожее на лицо Ала… У Альфонса были зелёные глаза, у Айстеча же — карие, и это почему-то казалось Марии принципиально важным. Как казались принципиально важными и различные цвета волос, и разные улыбки, и разное чувство юмора… Ей это кажется, действительно, очень важным. Почему-то бывшей принцессе вдруг думается, что находясь рядом с Мердофом она чувствует, что он сможет её защитить, а с Алом ей чувствовалось, что она в безопасности. Похожие на первый взгляд ощущения, но…

— Я не плакала по ней, знаете ли… — бормочет Мария задумчиво. — Мне было… просто всё равно. Я искала её, я беспокоилась, потому что мне казалось страшным остаться одной… И вот я одна. И я ничего не чувствую.

Девушка произносит это и чувствует, что ей становится легче — сразу куда-то исчезает это проклятое чувство вины, не дававшее ей покоя столько дней. Она поделилась с кем-то этим и чувствовала себя понятной. И от этого становилось приятно и комфортно. В конце концов, всегда становится легче после того, как с кем-нибудь поделишься секретом, тайной…

— Но ты до сих пор переживаешь за своего друга-короля, — отмечает Хоффман. — Мы с тобой очень похожи.

Мария кивает. От этих слов графа всё становится как-то проще. Теперь можно выбросить из головы весь этот мусор — все ненужные мысли — и сосредоточиться на чём-то действительно важным. А действительно важным является только одно — как Мария сможет выбраться из Осмальлерда на Землю.

Погода за окном была просто прекрасная. За окном светило солнце. Пронзительное, чистое, без единого облачка, небо так и манило к себе. Ярко-зелёная трава, тёплая погода… А солнечный свет будто обволакивал людей. На улице было тепло, но не жарко. Воздух вокруг не был горячим и сухим, как это часто бывает в летние жаркие дни… В такие дни обычно особенно хочется гулять, а не сидеть в четырёх стенах, взаперти. Хочется бегать по ярко-зелёной траве, любоваться пронзительным голубым небом, а не сидеть на подоконике с книжкой в сером переплёте, довольствуясь лишь тем, что написано там. В такую погоду мелкие строчки букв кажутся почти не читаемыми.

Он сидит в бывшей детской комнате — раньше там было полно игрушек, а теперь почти ничего не осталось. Отец после смерти Аннэт забрал большую часть из них. Куклы, кукольные домики, сервизы, платья, кукольная мебель, разные мягкие игрушки — всё это когда-то принадлежало Аннэт, и отец не посчитал нужным оставлять это всё «этим двум выродкам». Джордж прекрасно слышал эти слова и больше всего на свете надеялся, что Мари — не слышала. Сейчас в детской стало слишком пусто. Книги из своей библиотеки отец не стал забирать с собой, и мальчик часто читал то, что там было. Можно было найти многое — от старинных легенд до научных работ, впрочем, ко вторым Джордж пока был абсолютно равнодушен. Куда интереснее было читать разные приключенческие истории, так давно пылившиеся на книжных полках — отец никогда их не брал в руки, и что именно они делали в его библиотеке было непонятно.

Мари обычно приходит в детскую около десяти утра — Джордж всегда вставал раньше сестры. Девочка всегда здоровается с братом, будто бы им нужно было здороваться, потом садится на пол, достаёт единственную оставшуюся в доме куклу и начинает что-то шептать ей. Мальчик никогда не понимал этой причуды сестрёнки — смысл говорить с тем, кто всё равно тебя не слышит? Впрочем, он никогда не скажет ей об этом. Мари чувствовала себя хорошо, когда говорила с куклой, а ему важно, чтобы Мари было хорошо.

Но сейчас её не было.

Джордж уже начинал беспокоиться о сестре. Мари могла долго спать, но не так же долго! Мальчик встаёт с любимого подоконника, топает к двери, выходит в коридор. Там тоже никого. Он не видит ни няни, обычно уже суетеящейся перед детской комнатой, ни экономки, обычно протирающей пыль. Быть может, уже приехал отец? Это объясняло бы отсутствие Мари сейчас в детской, но в таком случае, что объяснит эту пронзительную тишину, что стояла теперь во всём доме Блюменстростов.

Джордж бежит в спальню сестры — вот она, эта серая дверь, напротив бывшей спальни родителей. Он слышит тихий разговор внизу и идёт туда. Около лестницы разговаривают няня и экономка, обе бледные и напуганные.

— Девочка может не дожить до вечера! — с упрёком произносит экономка. — Ты же знала об её припадке ночью — почему не послала за доктором?

Няня кривится, от брезгливого выражения на её лице Джорджу хочется никогда больше не видеть эту женщину. Но в чём дело на счёт Мари? Чем она могла заболеть? Ещё вчера девочка была довольна, играла, ещё вчера брат увлечённо рассказывал ей историю о пиратах, прочитанную им на днях. Джорджу больше всего нравились истории о пиратах. Мари их, правда, не слишком любила — всегда пугалась, поэтому рассказывать их ей было не слишком интересно.