Вернуться в сказку - [206]

— Ты нашёл то, что хотел? — спрашивает «народный мститель», как окрестил его Паул.

Чернокнижник кивает. Улыбка, которая заиграла в этот момент на губах у мага, Эрику совсем не нравится. Совсем. Абсолютно. Он не хочет даже думать, кому адресован такой жест со стороны Паула. Во всяком случае, этому человеку не позавидуешь, Картер был почти уверен в этом.

— Да, — произносит черный маг, всё ещё улыбаясь, — нашёл. Точнее, услышал. Эти двое ничего не заподозрили. Не поняли, что их собеседники находились под моими чарами… Да и эта леди Джулия тоже. Хоть я и подслушал её, в общем-то, бесполезный разговор. К моему сожалению.

Эрик вздыхает и грустно улыбается. Ему надоели все эти магические штучки его друга, в конце концов, не зря же в народе говорят, что использование чёрной магии до добра не доводит. Картер только надеется, что расплата ждёт Паула ещё нескоро, парню совсем не хочется терять друга. В конце концов, чернокнижник теперь единственный близкий Эрику человек, и потерять его означает полный крах, полное поражение. Расплата чёрного мага во многих преданиях означала гибель колдуна. Это пугает Картера больше всего.

Паул встаёт с кровати и направляется к двери. Ровным шагом, быстрым, почти так же, как и тогда, до пребывания в темнице, что истощила его силы, магические и жизненные. Он улыбается почти счастливо, почти беззаботно, как улыбался когда-то совсем давно, когда они с Эриком были ещё детьми, и это даже как-то обнадёживает. Эрику не хочется, чтобы те старые времена закончились. Ему слишком больно было бы понять, что у него нет ничего, к чему он когда-либо был привязан.

Вдруг чернокнижник резко останавливается и в течение следующих нескольких секунд оседает на пол. Картер подбегает к другу сразу же, когда приходит в себя. Паула трясёт, в его глазах выражение какого-то панического ужаса, обычно не присущего чёрному магу, и страшной боли. Эрик не знает, что ему делать, ещё больше он пугается, когда друг начинает кашлять кровью; сам Паул не совсем понимает, что происходит, лишь когда он подносит руку ко рту, выражение его глаз становится осмысленным.

— Кто-то… всё же… понял… — Последние слова, которые слышит Картер прежде, чем Паул теряет сознание.

II. Глава одиннадцатая. Проклятье чёрной ведьмы

Ты последнюю ставишь точку,

Выткав сказку при лунном свете.

Ты счастливо ее окончил,

Чтоб не плакали ночью дети,

Только кто-то свечу уронит

И десяток страниц забелит:

Есть такие, кто точно помнит,

Как все было на самом деле.

И перо возьмут чужие руки,

Записать себе, присвоив право,

Хронику чужой тоски и муки,

Всыпать правды горькую отраву.

Приоткрыты двери преисподней,

Ангелы растоптаны конями,

И сюжет известный новогодний

Переписан серыми тенями.

Ты стоишь на каминной полке,

Глядя в пол, как в пустой колодец;

Отраженье в стекла осколке —

Безобразно-смешной уродец.

Ты в тени от зеленой ели,

Ты — орудье людской потехи:

Служишь ты для простейшей цели —

Чтобы детям колоть орехи.

Был когда-то ты мечтой девичьей,

Был когда-то ты прекрасным принцем —

Безобразным нынешним обличьем

Ты обязан серым злобным крысам.

Проклятый крысиной королевой,

Обречен игрушкой стать навеки,

Ты глядишь без боли и без гнева

Сквозь полуразомкнутые веки

Поздно ночью заслышав шорох,

Замирают в испуге люди,

И зловещих предчувствий ворох

Преподносит тебе на блюде,

Как служанка дурная, память,

Что сидит в закоулках мозга,

Чтоб вспомнить тебя заставить,

Как все будет — а будет просто:

Оттого-то бьют на башне полночь

В Новый Год куранты так зловеще:

Некого тебе позвать на помощь —

Ведь игрушки это просто вещи!

Ты не жди спасительного чуда —

Пусть в груди от горя станет тесно:

Помощи не будет ниоткуда —

Ночью умерла твоя принцесса…

Ты изгрызен и переломан,

Перемешан в кровавом меле…

Крысы помнят, о Мастер Гофман,

Как все было на самом деле…[38]

Альфонсу было банально скучно день-деньской лежать на кровати и пялиться в чисто выбеленный потолок. Если бы тут на него с потолка сыпалась штукатурка, ему, право, было куда менее тоскливо валяться здесь. Но потолок был выбелен так, что даже при желании нельзя было поймать взглядом хоть самую мелкую царапинку или трещинку. В любом другом случае Браун порадовался этому, но сейчас ему было совсем нечем заняться. Вставать доктор ему запретил, ссылаясь на то, что при любой перегрузке его самочувствие может ухудшиться, читать тоже, так как для этого пришлось бы напрягать зрение, которое монарх чуть не потерял несколькими днями ранее, а посетителей и вовсе к нему не пускали. Даже тогда, когда Ал попал в больницу года четыре назад, ему не было так скучно. Можно было хотя бы смотреть на потолок и бранить Комитет по здравоохранению за то, что штукатурка на него, Альфонса Брауна, так и сыпалась. Да и Марию тогда к нему пускали. Хоть и ненадолго. Сообразительная мисс Фаррел всегда умела как-то рассмешить его, развеселить, порадовать… А тут? Тут было до жути тоскливо — плотно зашторенные окна не пропускали почти никакого света, звукоизоляция во дворце тоже была неплохой, как ни странно, так что всё, что происходило на улице, для юноши было загадкой, в комнату изредка приходил доктор, спрашивал, как самочувствие, говорил служанке, что королю стоит поесть, дожидался, пока юный монарх позавтракает, пообедает или поужинает, и уходил. Это всё, что происходило изо дня в день уже целую неделю. Ничего не менялось. Ровным счётом ничего.