Вернуться в сказку - [203]

Тишина, кажется, длится целую вечность. Дику становится неудобно. Зря он затронул эту тему, зря! Лучше бы спросил что-то другое и сейчас слушал бы очередную притчу о каком-нибудь из пороков, что ему не следует иметь, которую бы Джим рассказывал своим тихим мягким голосом. Профессор любит рассказывать разные притчи. Правда, Дик не всегда любит их слушать. Но, в любом случае, это было бы куда лучше, нежели это. Тишина гложет юношу, пугает его. А что его, собственно, не пугает?! Наверное, нет такой вещи. Какой раз он твердит себе, что он трус, какой раз он пытается что-то сделать с собой — всё бесполезно. Страх возвращается, только его удастся прогнать.

— Не думаю так же, что и он любил её. Во всяком случае, он не любил её так, как любил её я, — с горечью выплёвывает слова Блюменстрост, — этого, на мой взгляд, уже достаточно. Элис заслуживала большой любви, а не равнодушия.

Ричард кивает и какое-то время не произносит ни слова. Ему нужно обдумать сказанное наставником. И это, наверное, требует какого-то времени. Кошендблат сам не знает, какого. Нескольких минут явно недостаточно. Так почему же так и хочется ещё что-то спросить?

— Какой она была? — задаёт вопрос Дик. Голос будто бы не слушается его, он говорит почти против своей воли.

Джим Блюменстрост задумывается на минуту, а потом, откашлявшись, начинает рассказывать Ричарду эту историю своим тихим мягким голосом, тем самым, которым он говорит обычно: от жёсткости, с которой были произнесены последние несколько фраз, не осталось следа; голос Джима снова тот самый, к которому юный Кошендблат так привык…

— Она? — переспрашивает Блюменстрост. — Несчастное забитое существо, запуганное до полусмерти мужем и сыном…

Дик с удивлением смотрит на своего наставника, потом осторожно переводит взгляд на фотографию, с которой смотрит на него эта женщина. В больших тёмных глазах, кажется, такое отчаяние, молчаливое, от этого становится только страшнее, что того, кто довёл эту женщину до такого состояния, хочется просто убить. Убить, растерзать, чтобы он сам почувствовал такую же боль, что чувствовала когда-то Элис Блюменстрост. Ричарду она казалась почти ангелом. Ангелом, точно таким же, какие существовали в книжках по истории, что когда-то проходились в Академии. В тех книгах они были мифическими существами, но было ли так на самом деле?

Кошендблату давно хочется узнать об этом, но сейчас ему особенно хочется этого. Мифические существа всегда были его слабостью… Он всегда хотел знать о них всё и даже больше. Ричарду кажется, что это немного странно для ребёнка из такой богатой семьи, из которой происходил он. Отец никогда не одобрил бы подобного увлечения. Впрочем, когда отец одобрял что-либо из того, что делал Дик? Даже то, что его сын выбрал сразу три земных языка, раздражало его. Предпоследний сын герцога Кошендблата снова ловит себя на мысли, что никогда не любил свою семью. Ни отца, ни мать, ни братьев, ни сестру. Все они мешали ему, все делали его несчастным. Он больше не хотел иметь с ними что-то общее, память о них казалась юноше обузой, то, что раньше представлялось ему счастьем, теперь становилось проклятием.

— Да видят боги, она пыталась быть хорошей женой моему брату и хорошей матерью его сыну, — немного повышает голос Джим, в голосе его снова появляется та горечь, которую Дику так не хочется слышать. — С этими двумя это не так-то просто. Почему я сказал «его» сыну? О… Они очень похожи. Оба никогда не хотят никого слушать, оба учатся только на своих ошибках, оба боятся любить. Хотя… Не боятся. Просто не умеют. Странно, что Дэвид не замечал, насколько похож на него Джордж. И странно, что Джордж не видит, насколько он похож на отца. Они оба всегда были такими умными… Умнее меня. Намного умнее, будь уверен, Дик. Но до сих пор они не смогли не заметить такую глупость, которую давно вижу я.

Блюменстрост тяжело вздыхает, откладывает свой рисунок, на котором изображена эта самая Элис, что он держал в своих руках весь разговор. Ричард чувствует себя виноватым за это настроение наставника, он сам не понимает, зачем начал весь этот разговор. Будто бы какая-то невидимая сила толкала его на это. Будто бы не он сам говорил про это. Будто бы не он…

Следующие несколько часов они проводят в абсолютной тишине. Даже интерьер небольшой гостиной, в которой они сидят сейчас, будто бы нагоняет странную тоску. Кошендблат почти ненавидит эти серо-желтоватые стены, этот мягкий диван, на котором он сидит, тот тёмный стол, на котором стоит фотография Элис Блюменстрост, тот рисунок, который был отложен Джимом… Всё это будто бы давит на него.

Молодая женщина пытается как-то успокоить плачущую дочь. Она сама чувствует себя крайне плохо в этом доме. Она даже не может сбежать отсюда. Кому она нужна беременная и с тремя детьми? Девочка, которую она пытается успокоить, отчаянно размазывает слёзы по лицу крошечными кулачками. Что случилось? Почему она плачет? Элис слышала, как Мари сказала, что увидела что-то страшное. Увидела, просто идя по улице, хотя ничего такого не происходило. Неужели это то, что когда-то мама миссис Блюменстрост назвала проклятьем провидения? Элис жутко боялась, что дочь унаследует его.