Вернуться в сказку - [129]

Служители богов казнят любого, кто осмелился не верить в их богов. Но они — единственные, кто ещё знает, как можно вылечить кого-либо. Правда, редкий вылеченный выходит из монастыря живым. Многие из больных никогда не верили в этих жестоких богов. Служители редко называют себя жрецами. Жрец — понятие Древней магии, оно не признаётся сторонниками белых богов.

— Какую магию они используют, чтобы распознавать правду и ложь? — спрашивает Мария.

Паренёк пожимает плечами. Он и сам не знает, понимает Мария. Что же говорить о ней? Она провела в этом мире едва ли два или три месяца. И сейчас ей нужно найти Розу. Какой бы не была цена, она просто обязана найти сестру. Никто не сможет помочь этой маленькой девочке, если не поможет она, Мария. Разве может она предать доверие своей сестрёнки?

— Встать сможешь? — спрашивает девушка.

Джон пожимает плечами и пытается подняться с постели. Принцесса, не выдержав, помогает ему, почти ставит его на ноги. Опираясь на неё, он, кажется, вполне может стоять и идти. И Мария очень рада этому. Нужно только сбежать теперь из этого проклятого места. Даже если всё совсем не так страшно, проверять это сейчас принцессе совсем не хочется. Она ещё должна пожить. Хотя бы недолго.

— Пошли? — спрашивает Мария.

Джон кивает. С большим трудом и с помощью девушки он делает несколько шагов. Добраться они успевают лишь до двери. Прошло около минуты, а они смогли пройти только до выхода из этой комнатушки. Что же… Мария не знает, удастся ли сбежать, если Джон будет идти так медленно, но и торопить его она не может, так как понимает, что вынести его на руках она не сможет физически. Когда, наконец, этим двоим удаётся спрятаться в одной из ниш, принцесса слышит возмущённый голос той монахини, что что-то говорила ей, когда ухаживала за Джоном. И Мария понимает, что друг её был прав. И их действительно теперь могут убить.

I. Глава сороковая. Что важнее — дела или друзья

Ты славить его не проси меня,

Днём от свечи не станет светлей.

А что слава? Лишь ржа на имени,

Слушай, что я скажу о моём короле:

О том, как щедр он на дружбу был,

О том, как он смеяться умел,

О том, как он веселье любил,

А пел — да что там твой менестрель!

О том, как он слово умел держать,

О том, как за грех он чужой платил,

О том, какой он был преданный брат,

О том, как он братом предан был…

О том, как мы шли в ледяной ночи…

И мечами могилы рубили во льдах…

О том, как к рукам прикепали мечи…

А слёзы замерзали в глазах…

Как изорванный шёлк наших гордых знамён

Осенял спокойствие мёртвых лиц.

Как проклятья в устах замерзали льдом,

А в сердцах умирали слова молитв…

Из ладоней распоротых, как из чаш,

Мы на тризнах пили кровь, как вино.

С нами плакал и пил повелитель наш.

Он всегда и во всём с нами был заодно.

Пусть о победах другой поёт.

А я о бедах тебе спою,

Он видел, как гибнет его народ,

И проклял горькую клятву свою.

Мы утратили всё, нам осталась лишь честь.

Да слава бесполезных боёв.

Да пышных сказаний мишурная лесть.

Да песен хвалебных пустое враньё.

Мы всё потеряли во славу богов.

Нам стало наградой проклятие их.

Нам стали наградой потери да боль.

Забвение мёртвых, изгнание живых…

А когда он в последний бой уходил.

Я понял, что он не вернётся назад…

Он сказал, что за всё отомстит один.

Я не мог ему посмотреть в глаза…

Я лишь видел, как к северу нёс его конь,

Как лазурный плащ летел за спиной,

Как бился волос золотых огонь,

Да прощально пел его рог боевой…

Пусть другой наврёт про количество ран.

Пусть другой наврёт про каждый удар.

Пусть наврёт, что могуч, как скала, был враг,

И что слаб перед ним был мой государь…

Я скажу одно: меня не было там….

Я скажу: мне себя теперь не простить…

Я скажу… Да что я могу сказать?

Ты славить его меня не проси…[22]

Гораций ворвался в кабинет Хоффмана, когда тот работал над очередным проектом. Граф возмущённо посмотрел на друга. Ну, сколько можно прибегать к нему вот так, посреди рабочего дня, когда осталось ещё столько работы, которую нужно доделать, да и так свободно, даже нисколько не побаиваясь его, как, нужно заметить, делали его подчинённые. И хоть Бейнот не был его подчинённым, его это не оправдывало. Ну правда! Даже Делюжан, прежде чем войти, спрашивал разрешение, а это чудо природы… Впрочем, это «чудо природы» графу приходилось терпеть всегда, начиная со своего первого дня в школе, когда, впрочем, он начал ходить в школу, а не только заниматься на дому, и заканчивая сегодняшним. И молодой военный был единственным человеком, который знал настоящее имя Хоффмана. Точнее, единственным, кто знал его оба имени…

— Георг! Представляешь, сегодня…

Договорить молодому человеку не дали. Георг Хоффман так посмотрел на него, что пропала вся охота говорить. Графу даже стыдно стало за это. Впрочем, у графа было ещё столько работы… Столько работы! Георг вскочил: он ничего не успевал. На часах было уже семь часов вечера, а он почти ничего не успел! Не завтра же ему доделывать это всё! В конце концов, завтра у графа будет куча новых дел, ещё более неотложных и, пожалуй, непростых.

— Ну, Георг! Да отвлекись ты от своих бумажек, наконец! Тебя что, жаба душит? Подумаешь, не прочитаешь один листочек! Тебе же ничего за это не будет! Лучше сходи, воздухом подыши… Погода сегодня хорошая… Помнишь, мы с тобой, когда маленькие были, по деревьям лазали… Ну… Когда тебя отец не забирал.