Верность и терпение - [3]

По заключении мира и возвращении в Россию Барклай был назначен главнокомандующим 1-й армией, которая в 1815 г. вновь была двинута к пределам Франции. Решительная победа при Ватерлоо и вторичное отречение Наполеона от престола остановили дальнейшее движение наших войск. После знаменитого смотра при Вертю за распорядительность и образцовое состояние войск император Александр I возвел Барклая в княжеское достоинство.

Барклай скончался 14 мая 1818 г. в Инстербурге, близ Кенигсберга, на 57-м году жизни. Прах Барклая был перевезен и погребен в его имении Бекгоф, в Лифляндии. Барклай, по оценке его действий известным историком войны 1812 г. генералом Харкевичем, не отличался блистательными способностями, но обладал многими драгоценными качествами полководца. Простой, ясный и практический ум его холодно оценивал обстановку и принимал соответствующие решения. Самостоятельность его была безусловна: взгляды, которые он высказывал, и решения, которые он принимал, всегда были его собственные. Непоколебимая настойчивость в преследовании поставленной цели не знала преград. Полное самообладание и спокойствие в самые тяжелые, решительные минуты были изумительны. На поле битвы он видел все и с неизменным хладнокровием распоряжался всем под самым сильным огнем. Патриот в лучшем смысле слова, он исполнял свой долг, никогда не думая о себе. Несправедливость современников часто бывает уделом великих людей, но немногие испытывали на себе эту истину в такой степени, как Барклай. Пушкин прекрасно опоэтизировал эту «драму Барклая» в своем известном стихотворении «Полководец».

По смерти Барклая император Александр I положил соорудить памятник ему и Кутузову, как двум главнейшим своим сподвижникам в великой борьбе России и Европы с Наполеоном. Император Николай Павлович повелел присвоить 2-му карабинерному полку наименование карабинерного фельдмаршала князя Барклая-де-Толли (впоследствии 4-й гренадерский Несвижский генерал-фельдмаршала князя Барклая-де-Толли полк). Кроме памятника в Санкт-Петербурге, Барклаю сооружен еще памятник в Юрьеве на деньги, пожертвованные войсками, находившимися под его началом в 1812–1815 гг.

(А. И. Михайловский-Данилевский, Описание Отечественной войны 1812 г.; Император Александр I и его сподвижники, военная галерея Зимнего дворца, т. V, Спб., 1848–49 гг.; Н. А. Данилов, Столетие военного министерства, исторический очерк развития военного управления в России, Спб., 1902 г.; В. И. Харкевич, Барклай-де-Толли в Отечественную войну после соединения армий под Смоленском, с приложением переписки с императором Александром I, Спб., 1904 г.)

Вольдемар Балязин Верность и терпение Исторический роман-хроника о жизни Барклая-де-Толли

Пролог

Пятого декабря 1761 года, на двадцатый день Рождественского поста, императрица Елизавета Петровна вновь почувствовала головокружение и тошноту.

«Господи, — подумала она, — когда же все это кончится?» И тут же испугалась греховной досады на свою болезнь, ибо смирение и покаяние более всего приличествовали постящейся христианке.

Больная закрыла глаза и вдруг явственно вспомнила, как три года назад, в начале сентября, на праздник Рождества Богородицы в дворцовой царскосельской церкви впервые почувствовала она такую же дурноту, которая с тех пор то приступала, то отступала, но все же никогда не оставляла уже ее.

Елизавета Петровна вспомнила, как тихо и осторожно, стараясь не привлекать внимания молящихся, вышла она тогда на воздух и, внезапно потеряв сознание, упала рядом с крыльцом.

Никого из свитских и дворцовых слуг рядом не оказалось — все были в церкви, строго следуя правилам, заведенным в последнее время богобоязненной императрицей, — подбежали случайные мужики и бабы, но, узнав императрицу, боялись подойти ближе и стояли молча вокруг на почтительном расстоянии.

Когда спустя какое-то время прибежал лейб-медик Пуассонье и отворил кровь, то она, открыв наконец глаза, но никого не узнавая, тихо спросила: «Где я?» — но язык плохо ей повиновался. Удар этот, или, как еще называли его, «пострел», свалил ее в постель на три недели. Она стала с трудом говорить, тяжело шевелила непослушными руками и ногами, и хотя в конце сентября встала, но с той самой поры подолгу и часто болела. Царица, все еще ветреная, непостоянная и в чувствах, и в делах, и в мыслях, несмотря на то что в тот несчастливый для нее год сравнялось ей пятьдесят, то бросалась к врачам, то, отвергнув их ученые советы, окружала себя знахарями и знахарками. Но здоровье становилось все хуже, и уже не фейерверками и балами, не головокружительными романами и не захватывающими дух вакханалиями отмечались дни ее жизни, а следовавшими непрерывной чередой болезнями, которые она переносила в одиночестве, непричесанная и неприбранная, то откинувшись в глубоком мягком кресле, то утонув в пуховиках огромной своей постели.

Так и сегодня лежала она, обессилевшая, страшась, что дурнота станет еще сильнее, и то бездумно глядела в расписанный летящими амурами и резвящимися нимфами высокий потолок, то мельком взглядывала в окно. Там, над декабрьской метельной круговертью, ползли низкие, тяжелые, набухшие снегом тучи, цепляясь отставшими лохмотьями за шпиль Петропавловского собора.