Глава I
Знакомящая с Терри Пэттеном
Впервые я познакомился с Терри Пэттеном в связи с делом Паттерсона-Пратта о подлоге, и в то время, когда я был наиболее склонен отказаться от такого удовольствия.
Наша фирма редко занималась уголовными делами, но члены семьи Паттерсон были давними клиентами, и когда пришла беда, они, разумеется, обратились к нам. При других обстоятельствах такое важное дело поручили бы кому-нибудь постарше, однако так случилось, что именно я составил завещание для Паттерсона-старшего в вечер накануне его самоубийства, поэтому на меня и была переложена основная тяжесть работы. Самой неприятной во всей этой истории была дурная слава. Если бы нам удалось не сделать ее достоянием прессы, все было бы не столь уж плохо, но это было физически невозможно: Терри Пэттен шел по нашему следу, и не позже, чем через неделю все газеты Нью-Йорка напустились на нас с его подачи.
О Терри я впервые узнал из присланной мне визитной карточки с надписью «Мистер Теренс К. Пэттен», в левом нижнем углу которой значилось «сотрудник Почтовой Депеши». Прочтя это, я содрогнулся. В те времена «Почтовая Депеша» была самой «желтой» из всех «желтых» газет. Пока меня все еще пробирала дрожь, в дверь, которую посыльный неосторожно оставил открытой, вошел Терри.
Доброжелательным кивком он пожелал мне доброго утра, уселся на стул, шляпу и перчатки кинул на стол, удобно скрестил ноги и испытующе меня оглядел. Я отвечал ему внимательным, заинтересованным взглядом, тогда как мысленно придумывал, как бы повежливее от него избавиться, не давая воли плохим эмоциям. Я вовсе не желал без необходимости раздражать молодых людей из «Почтовой Депеши».
Поначалу мой посетитель не произвел на меня того впечатления, какое производило множество других репортеров. У него было такое лицо, какое вы вправе ожидать у газетчика – проницательное, настороженное, оживленное, в постоянном поиске возможностей. Но со второго взгляда я почувствовал интерес. Я задумался о том, откуда он приехал и чем занимался в прошлом. Черты его лица явно принадлежали ирландцу, но мое любопытство было вызвано главным образом выражением этого лица. Здесь были не только находчивость и сообразительность; было что-то еще. «Осведомленность», что ли. Оно несло на себе след жизненного опыта, неизгладимый отпечаток улицы. Он был человеком, у которого не было детства, и чье образование началось с колыбели.
К подобным выводам я, тем не менее, пришел не сразу, так как он перестал меня изучать прежде, чем я должным образом начал. Вероятно, он счел результат своего осмотра удовлетворительным. Улыбка, затаившаяся в уголках его губ, превратилась в ухмылку, и я с беспокойством подумал, что такого забавного в моей внешности. Потом вдруг он подался вперед и начал быстро и страстно говорить, и от меня потребовалось все мое внимание, чтобы поспевать за ним. После короткой преамбулы, в которой он изложил свою точку зрения на дело Паттерсона-Пратта, – и, надо заметить, проницательную точку зрения, – он стал задавать вопросы. Это были столь поразительно дерзкие вопросы, что у меня почти перехватило дыхание. Однако он задавал их в такой подкупающе невинной манере, что я и опомниться не успел, как уже отвечал на них. Парень имел не вызывающий подозрений, bonne camaraderie[1] вид, который совершенно обезоруживал.
Спустя пятнадцать минут он был в курсе большей части моих дел и давал советы, любезно желая оградить меня от попадания в переплет. Ситуация поразила бы меня своей нелепостью, если бы я задумался об этом; но с тех пор я замечал тот факт, что с Терри о ситуациях не задумываешься, пока не становится слишком поздно.
Выудив у меня всю информацию, которой я владел, он сердечно пожал мне руку, сказал, что рад нашему знакомству и что постарается как-нибудь заглянуть снова. Когда он ушел и у меня появилось время проанализировать наш разговор, я начал закипать. Прочитав назавтра его репортаж в утренней газете, я еще больше разозлился. Я не понимал, почему я сразу не выкинул его вон, и искренне надеялся, что он заглянет еще раз и я смогу воспользоваться случаем.
Он и впрямь зашел, и я принял его с величайшим радушием. В наглости Терри было нечто совершенно обезоруживающее. Так и повелось. Он продолжал комментировать дело в наиболее скандальной манере, я же метал на него громы и с неизменной регулярностью прощал его. В конце концов, благодаря этому делу мы стали довольно близкими друзьями. Я находил его занимательным, когда мне требовалось развлечение, а вот что его привлекало во мне, я так и не смог выяснить. Определенно не то, что он увидел будущий источник «историй», ибо корпоративное право он откровенно считал занятием, лишенным интереса. Уголовное право было единственной профессиональной отраслью, к которой он испытывал уважение.
Мы часто обедали вдвоем или, в его случае, завтракали. Его рабочий день начинался около полудня и длился до трех часов ночи. «Ну, Терри, какие сегодня новости в морге?», спрашивал я, когда мы усаживались за столик. И Терри с бодрым, прозаичным видом, который был бы отвратительным, не будь он столь забавным, на одном дыхании выпаливал подробности последнего загадочного убийства.
