Верность и терпение - [27]

Принц имел звание генерал-поручика русской армии, вступив в нее еще в 1772 году. Он был на двенадцать лет младше своего кузена, и его увлеченность военной службой являлась абсолютной: принц посвятил ей свою жизнь всецело, не занимаясь ничем более. Граф Фридрих по-прежнему делил свои дни между двумя корпусами — кадетским и егерским, и Барклай и знал и чувствовал это лучше других. Жизненная позиция принца Ангальта импонировала ему гораздо более, так как и сам Барклай не знал ничего, кроме военной службы, и в этом отношении был полным единомышленником Виктора Амадея.

Кроме того, Барклая привлекала в принце возвышенная простота, впрочем, как он отмечал, присущая и графу Фридриху. Только это качество проявлялось в Викторе Амадее еще более ярко. Он, владетельный принц, стоящий на самом верху аристократической лестницы, хотя и небольшой, но монарх, вел себя скромнее подчиненных ему офицеров, не имеющих никаких титулов. Без какой бы то ни было рисовки не сгибался он под пулями и ядрами, еще будучи офицером, никогда не уклонялся от опасных боевых дежурств, а кроме того, всегда оставался необычайно деликатным и добрым, вместе с тем никогда не отступая от своих принципов.

И когда незадолго до нового, 1788 года принц с присущей ему откровенностью спросил Барклая, не хочет ли он перейти к нему на службу, Михаил, уже и сам подумывавший об этом, столь же откровенно ответил принцу согласием. Кузены быстро договорились, граф Фридрих отпустил Барклая на новую службу, и 13 января 1788 года, ровно через месяц после того, как исполнилось ему двадцать шесть лет, получил он назначение старшим адъютантом к генерал-поручику Виктору Ангальту. Одновременно было присвоено Барклаю звание капитана.

Глава пятая Осада Очакова

Ангальт служил в Петербурге, носил генеральское звание, но пребывал в резерве, ибо генералов в России всегда было больше, чем дивизий и даже полков, а полковников — всегда больше, чем батальонов.

Вместе с тем по штату Ангальту полагался старший адъютант, и Барклай занял эту вакансию в надежде на то, что в скором будущем его начальник будет восстановлен как боевой командир. И вскоре чаяние это исполнилось.

Летом внезапно началась война со Швецией, которая, будучи издавна вечной недоброжелательницей своей могучей юго-восточной соседки, вот уже более двух веков находилась почти беспрерывно в состоянии готовности, как и Турция, в любой момент схватиться за оружие.

Эти страны представляли собою два постоянно существовавших фланга в исторических битвах, которые вела Россия. И потому ее армия, пребывая в непрерывном напряжении, качалась, как вечный маятник, между Свеей и османами.

О Турции уже говорилось, а Швеция в XVIII веке провела две несчастливые для себя войны, потеряв Прибалтику, Карелию, Ингерманландию и Восточную Финляндию[26].

Да и сам Санкт-Петербург и его военно-морской редут Кронштадт возникли в результате этого бранного соперничества.

И теперь, летом 1788 года, полагая, что русские по горло увязли на Дунае и в Бессарабии, шведский король Густав III, как и все прочие монархи Северной Европы, бывший в родстве с Екатериной II, забыв об узах крови, вознамерился отобрать у кузины то, что оставили ей в наследство Петр I и его дочь — Елизавета Петровна, отнявшие у Швеции больше городов и земель, чем в его королевстве осталось.

Война еще не была объявлена, а уже паруса шведских линейных кораблей и фрегатов забелели возле Кронштадта и Петергофа. О серьезности намерений врага говорило хотя бы то, что флот шел под флагом герцога Зюндерманландского — родного брата короля.

На первых порах все обошлось одной демонстрацией морской мощи, однако же настолько внушительной, что залпы шведских кораблей были слышны во всех домах Петербурга.

Екатерина устыдила трусов, помышлявших бежать из города, и призвала петербуржцев к мобилизации. Повсюду поспешно собирали, экипировали и муштровали молодых и старых кучеров, лакеев и ремесленников. На каждой почтовой станции между Петербургом и Москвой стояло до пятисот лошадей для скорой доставки рекрутов. К границам Швеции была выдвинута гвардия, а из Кронштадта вышла эскадра адмирала Грейга, состоявшая из семнадцати линейных кораблей и восьми фрегатов.

И все же войск было мало — навстречу шведам ушло немногим более шести тысяч человек, столько же войск было и в Финляндии.

В июле сам Густав встал во главе сорокатысячной армии и пошел к приграничным русским крепостям, отстоявшим от Петербурга на расстояние от 80 до 180 верст. Отправляясь в поход, король похвалился перед дамами своего двора, что он скоро отслужит благодарственный победный молебен в Петропавловском соборе, а бал в честь взятия русской столицы даст во дворце Петергофа.

То, что произошло вскоре, вполне соответствовало русской поговорке: «Не хвались в Москву, а хвались из Москвы» — его флот был разбит Грейгом у острова Гогланд уже 6 июля, а сухопутные войска начали терпеть одно поражение за другим. Бахвальство короля не соответствовало его военным способностям, да к тому же и армия Густава III отнюдь не напоминала бравых драбантов Карла XII.

Как только в Петербурге началась мобилизация, принц Виктор загорелся ратным духом и немедленно поехал в Военную коллегию с заявлением о своей совершеннейшей готовности отправиться на войну. Конечно, и Барклай почувствовал себя как горячий кавалерийский конь, услышавший сигнал боевой трубы.