Верность - [53]

Взявшись за руки, они вошли в темную комнату. Даце принесла керосиновую лампу, зажгла ее, поставила на стол и посмотрела на брата.

— Видишь, какой у нас еще свет. Трудно. Но в будущем году, наверно, дождемся…

Она не успела договорить: кто-то постучался, и в комнату вошла молодая девушка в синем полосатом платье; еще с порога она крикнула:

— Я сдержала слово, Даце! Вот тебе «Петр Первый» со всеми боярами… в новом переплете.

Она положила на стол толстую книгу и только тогда заметила Теодора.

— Это мой брат, — сказала Даце.

— Здравствуйте, — девушка подала руку. Она пытливо и пристально посмотрела на него. — Ингрида Лауре.

— Наш библиотекарь… она из Риги, — пояснила Даце, хлопоча у стола.

— Как, неужели библиотекарь приносит книги на дом? — спросил Теодор.

— Как когда, — ответила Ингрида.

— В самом деле удобно…

— Ну-у, — протянула она, пожав плечами, — удобств у нас, как видите, пока еще мало. Но ничего — живем!

Она как-то вызывающе посмотрела на Теодора, спросила:

— Значит, вы издалека?

Теодор кивнул головой:

— Да… издалека.

Даце поставила ужин.

— Иди садись, — сказала она Инге.

Инга замялась:

— Не хочу вам мешать, Даце… в первый вечер…

— Да ты нам не мешаешь.

— Как же нет? Вам надо о многом поговорить.

Теодор смотрел на сестру, губы его тронула грустная улыбка.

— Оставайтесь. Если быть откровенным, то я сейчас даже не знаю, о чем мне говорить с сестрой… Не сердись, Даце… но я знаю только маленькую девочку с косичками… и странно, что вдруг ее нет, а есть ты. Должен привыкнуть к тебе.

— И ты теперь совсем не такой, каким я тебя помню, — медленно сказала Даце, глядя на брата. — Я тоже должна привыкнуть.

Разговор не ладился. В открытое окно из темноты влетела ночная бабочка и отчаянно забилась о белый колпак лампы.

«Они не знают, что думать обо мне, — сказал себе Теодор. — Это понятно. Должно пройти какое-то время».

«Он жил другой жизнью, — думала Даце. — Люди ведь говорят, что там рай… что там молоко и мед текут. А у нас даже электричества еще нет. Может быть, он разочаруется?» И она чувствовала, как у нее возникает раздражение против его возможного недовольства. «На чью сторону он станет — на мою или матери?»

И она молча с недоверием посмотрела на брата.

— Вы приехали один? — спросила Инга. — Или еще кто-нибудь из латышей приехал с вами?

— Нет, никто.

— Артур Скайстайнис был с тобой? — спросила Даце.

У Теодора на лбу легла складка. В его голосе послышалась резкая нотка.

— Нет. Наши пути быстро разошлись. Еще в Западной Германии… в лагере.

«Ему неприятно вспоминать об этом», — подумала Даце.

— Один из тамошних латышских писателей написал роман о Риге, — сказал Теодор, обращаясь скорее к Инге, чем к Даце. — Я прочитал его, и мне, знаете, стало очень тоскливо. Все рижане у него пещерные люди… чуть ли не людоеды. А главная цель героини романа — откопать какой-то меч, зарытый в дровяном сарайчике. И вот, когда я приехал в Ригу и исходил весь город вдоль и поперек… то вспомнил этот чудной роман, но больше всего меня рассмешил древний меч.

— На что ей этот меч? — с любопытством спросила Инга.

— На что вообще меч в атомный век? — улыбнулся Теодор. — Это… символически.

Инга пожала плечами.

— Но писатель этот ведь сам в Латвии не был? Как же он может писать?

— Вы видите, что может.

Инга серьезно посмотрела на Теодора.

— А вы… почему вы не вернулись раньше?

«Солгать и сказать, что мечтал об этом все время, но обстоятельства не позволяли, или прикинуться другим, чем я был на самом деле? Зачем? Я хочу быть честным».

И он откровенно ответил:

— Потому что я и сам долго верил всему, что рассказывали. Я боялся вернуться, боялся даже писать.

В комнату вошла Алине. Увидев гостью, она недовольно скривила губы. Ну и бессовестная, неужели не понимает? Алине с силой хлопнула дверью. Инга встала.

— Всего доброго, — сказала она, чувствуя себя неловко. — Мне пора.

Даце проводила ее до ворот.

Теодор снова вышел в сад. Ночь была теплая, тихая и звездная. И впервые после этих долгих лет он почувствовал себя спокойным и свободным. Он больше не был бродягой без родины.

Все кругом отдыхают. Легко-легко пахло резедой. Вдруг по щеке покатилось что-то влажное и теплое… Откуда в такую ясную ночь взялась дождевая капля?

Уже было совсем поздно, когда Алине вышла искать сына. Она не знала покоя, ей все не верилось, что он дома. Охотнее всего она обняла бы сына, усадила рядом и смотрела на него долго-долго, чтобы знать, что все это явь, что он живой, во плоти и крови, с теплым дыханием, с такими знакомыми светлыми волосами, которые, правда, уже пахнут не так, как раньше. Тео, Тео… дорогой мой… ненаглядный мой!

Но она не умела показывать свои чувства. Она только неловко погладила плечо сына и сказала:

— Я приготовила тебе постель. Иди, сын, отдохни. Ты ведь устал… уж завтра…

Теодор встал, как послушный ребенок.

— Да, я иду. Я в самом деле устал, мать.

И он тоже погладил задержавшуюся у него на плече руку Алине и на мгновение прижался к ней щекой.

Какое счастье растянуться на белых и прохладных простынях после далекой, трудной дороги, после такой трудной дороги. Растянуться на белых простынях своей старой кровати и чувствовать на себе легкое шерстяное одеяло. Явь это или сон? Интересно, старое ли это одеяло или другое? Старое было коричневое с горчичными полосами. Он провел рукой по одеялу и посмеялся над собой: разве полосы можно нащупать?