Верховья - [86]

И неважно, что нет такого закона в Правилах плавания. Не внесен он пунктом и в судовой устав. Он родился сам по себе, живет незаписанным: о нем помнят и так.

Это случайно брошенное кем-то «морозим рули» звучит уже как символ. Тут разумеется и благодарность катеру за минувшее плавание, и благодарность друг другу, и общая радость за добрый конец навигации.

...Все холоднее в кубрике, но все жарче разгорается разговор. И говорят уже не только о винтах, двигателях и ходовых знаках, а до хрипоты спорят, выясняют, много ли нынче в бору белки, чья лайка звонче одергивает ее воздушный скок, на какую блесну лучше берет в Ореховом озере полукилограммовый черноспинник окунь...

И вот начинают переходить по льду с катера на катер. Идут и зовут друг друга в гости. С презрением к холоду распахиваются настежь иллюминаторы, нехотя лезет на мороз в их железные горловины табачный дым...

Незримо убрался ужатый морозом день. Цепенеет уставший отработавший караван. Тихо, успокоенно по лесам вокруг.

Но все скрипят, ноют в ночи промерзлые трапы, гулко отдают под сапогами железные палубы, волной вскипает призатихший было заполуночный разговор.

Ледостав...

Морозят рули.

Легкий весенний сон сморил исхлопотавшуюся землю. Нежилась в теплой темноте влажная хвоя боров. Мелко дрожали в журчащем сонном течении на разливах кусты, и отдыхали расслабленно в прохладе ночи усталые, высушенные годами суставы старушки брандвахты.

Трое на ней — Федор, жена его и Семен — давно уже спали.

Поулеглось от воспоминаний на душе и у Стрежнева, сонно затуманилось его разгоряченное воображение. Он вздохнул, повернулся на другой бок и повыше поддернул колючее казенное одеяло.

Спи, капитан, — все твое, все с тобой.

4

Семен вытер ветошью руки, оглядел двигатель, спросил Стрежнева :

— Пробуем, что ли?

— Сейчас... — Стрежнев стал проверять краны.

— Да все открыто... Нажимаю.

— Сейчас... подожди, — сказал Стрежнев. — Жарко что-то, пойти наверх, дохнуть, что ли... Закури-и...

И он полез на палубу. Вылез за ним и Семен. Оба присели на фонарь, глядели на реку.

— Тихо, приморилось, — сказал Стрежнев. Он нарочно оттягивал время, думал: «А вдруг откажет... и поведут с позором в затон на буксире».

И для Семена запуск был тоже как экзамен. Однако оба старались скрыть свое волнение. Семен украдкой глянул на Стрежнева, но тот поймал его взгляд, понял по-своему.

— Кхы, кхы... пойдем, — сказал Стрежнев и кивнул на люк.

Спустились. Семен встал наготове у щитка приборов, сосредоточился, как верующий перед молитвой. Стрежнев молча качал масло, и стрелка манометра, подрагивая, помаленьку двигалась вверх. Вот она остановилась возле цифры 2, Стрежнев с натугой качнул еще раз и сделал шаг назад.

— Ну?.. — отрешенно сказал Семену.

Семен вдавил кнопку стартера. Тяжело, медленно повернулось внутри двигателя.

Оба ждали: сейчас еще раз вздохнет, проворотит, стрельнет чихом и пойдет...

— Чах! чи-чша-ша-а-а... — виновато выдохнул дизель и стал.

Переглянулись, Семен отпустил кнопку.

— Застыл, — сказал он. — Покачай еще масла.

Стрежнев покачал. Семен снова нажал кнопку. И снова три тяжелых оборота, и опять тяжелая тишина.

— Не возьмет, — заключил Семен.

Пробовали все подряд. Старались как можно больше облегчить двигатель: открывали клапаны, держали у решетки всасывающего коллектора факел — подогревали воздух... Но двигатель тяжело, будто хромой, едва волочился за стартером, изматывал его слабые силенки.

И опять проверяли все сначала: насосы, угол опережения подачи топлива, фильтры, краны, солярку...

Все было исправно, но двигатель не подчинялся.

— И чего ему надо, уперся, как бык... — вздохнул Семен.

Оставалось непроверенным только газораспределение.

И оба теперь думали об этом, но оба молчали, потому что не знали оба, как его регулировать.

А признаться было стыдно. Стрежневу — потому что не научился за всю жизнь делать этого, хотя капитану вроде и не обязательно. Семену же — надо было бы, да тоже не знал. Нет, знать-то он знал, но не надеялся, что справится один: не помнил всего толком, давно не приходилось. В двигателе это самая сложная, тонкая регулировка.

Наверху, где-то совсем рядом, возле катера надсадно взревывал трактор. Вышли поглядеть. Трактор по другую сторону заливины устанавливал на гриве тесовую будочку на санях. На боках ее висели спасательные круги.

— Дожили, — сказал Стрежнев.

— Чего это? — спросил Семен, разглядывая приехавший домик.

— Будка для перевозчика, завтра на лодке возить будут... Время-то — май. Весь мир через реку повалит — стыда не оберешься, стоим, как памятник, накрасились.

Они снова спустились в машинное, теперь пробовали по-отчаянному, уже не жалели аккумуляторов. Пытались и с факелом и без факела, с клапанами и без клапанов... Но так ничего и не добились, только заметно «посадили» аккумуляторы да измучились сами.

Больше не ругались, не строили никаких догадок. Молча захлопнули машинное отделение, а потом долго сидели на скамейке перед рубкой, откинувшись на леера.

Снова был вечер. Тихий, мглистый. Темнело.

Трактор ушел. Резал фырканьем тишину далеко у поселка. Река посапывала у берега. Повыше по течению, за будкой, изредка всплескивали песчаные обвалы. Слышны были за рекой голоса ребятишек.