Верховья - [16]

8

А на поляне, возле сосны, впервые в эту весну разгорелся настоящий тетеревиный ток. Токовик слетел с сосны в тот самый момент, когда весновщики скрылись в бору. Впервые к нему подсели еще три тетерева, и все, перебивая друг друга, принялись урчать и бегать по поляне, подпрыгивать с поворотами в воздухе. Они азартились, угрожающе шипели, но до драки дело не дошло: каждый из них как бы обтаптывал свою маленькую полянку, и каждый пел свою песню. Тетерки квохтали и прятались где-то в лесу, перелетали все ближе к поляне, но на землю не садились.

Почти вместе с началом тока Настасья с Галей открыли свой вагончик, растопили плиту и начали готовить. Комендант Сергей подносил к вагончику дрова, складывал их тут клеткой, стучал, кашлял... Тетерева слышали все это, но делали вид, что не обращают никакого внимания на людей, как и они на них.

Мишка не знал, много ли прошло времени, он настроился работать до обеда, но Княжев вдруг хлопнул рукавицами и с силой воткнул багор в толстую сосну:

— Оставь маленько! Пошли завтракать!..

Когда мужики вышли из леса, доходил уже девятый час. Солнце стояло высоко, на поляне хорошо пригревало, было полуденно тихо: ток у тетеревов уже закончился.

Вагончик был небольшой, человек на семь. Пока завтракала первая партия, одни сидели на крыльце, другие ушли в барак, кто-то принес с реки и пересаживал свой багор при дневном свете...

Когда Мишка направился к вагончику, навстречу выходил Шаров и, улыбаясь, сообщил громко:

— Иди погляди, какая там курочка за раздаткой.

Мишка нырнул в вагончик, и его удивило, как все тут чисто и обе поварихи в белых, совсем свежих халатах и таких же колпаках. Сплавщики ели, побросав фуфайки и шапки в общую кучу в угол у входа.

— Погуще клади, воды-то не больно лей, — говорил у раздатки коренастый Ботяков.

— Через край выпьешь, — ответила ему Настасья, высокая рыжая красавица, с красным от жары лицом. По ее глубокому голосу Мишка понял, что она смелая и уверенная в себе. А второе накладывала совсем еще молоденькая, тонко перетянутая по халату пояском повариха. Может быть, она была ровесницей Мишки: от взглядов и мужицких слов она опускала глаза, и Мишка отметил, какие у нее длинные и густые ресницы. Ему так понравилось, что она смущается взрослых, как и он, и сделалось обидно, что Шаров, поди, всю ее «ощупал» своими серо-наглыми большими глазами. Мишке уже хотелось защитить ее от кого-то, оберечь незаметно.

У Настасьи красота была открытая, вся на виду. Была Настасья крупная, белозубая, с густой гривой волос, которые едва убирались под колпак. За раздаткой стояла она уверенно, вызывающе выставив вперед тяжелую упругую грудь, распиравшую тесный халат. Весь ее вид как бы говорил: «Вот я какая, смотри». А глаза, встречая мужиков, как бы спрашивали: «Ну, и что скажешь? И что дальше?..» А Галя рядом с ней выглядела застенчивой. В ослепительном сиянии Настасьиной красоты она казалась еще меньше, незаметнее. Но в ней хороша была чистая, будто удивленная сама собой юность, еще непознанная и наивная. Волосы, брови и глаза у нее были черные, блестящие на белом без единой морщинки лице. Женственность в ней не выпирала еще так открыто и вызывающе, как у Настасьи, а сдержанный характер не привлекал мужских взглядов и не давал повода к вольной шутке или легкомысленному намеку. Мишка скорее почувствовал все это, чем понял умом, почувствовал тем особым чутьем, которое сближает совсем незнакомых людей или держит на расстоянии тех, кто хорошо и давно знает друг друга. То, что ее зовут Галей, он услышал позднее, даже и не запомнил от кого.

9

Дмитрия Лукова на весновку Княжев брал всегда. И был Луков всегда правой рукой бригадира. Работник он был неутомимый, зарывистый. Всю жизнь он прожил в деревне в трех верстах от Веселого Мыса, рано женился. Жена, будучи старше его на шесть лет, давно состарилась, выглядела рядом с ним как тетка — крикливая, неопрятная. Уходили ее колхозная работа и дети. А он и на шестой десяток вышел молодцом: был черен, сухощав. Его не валила никакая работа, ни вино, ни бессонные ночи. Всю жизнь был он резок, неуступчив. Всю жизнь мечтал о сыне, а получались все дочери (двух уж выдал замуж). На жгонке[4], в бойкой вятской стороне, была у него в одной опрятной деревне молодая вдова Зоюшка, у которой росла похожая на него дочка. Луков всякую жгонку заходил к Зоюшке, оставлял денег. Домой возвращался навеселе и всегда с подарками. Отпаривался в бане и привычно, с крестьянской покорностью впрягался в семейный хомут. И тянул его безропотно всю зиму — до весновки.

А на весновке вновь воспарял духом — работал за пятерых, никого не боялся и никому не подчинялся. Да и кому ему было подчиняться. Вдвоем с Княжевым они намечали дело, тотчас сообща вершили его, и он при этом работал больше всех.

Завтрак был недолгим. Когда вернулись к реке, не сразу заметили на одном из штабелей мастера Чекушина. Он опять что-то высчитывал в своей тетради.

Вода в Шилекше заметно поднялась, и уже почти совсем стопило верхний штабель. Сильное течение упиралось в торцы бревен, отделяло их и уносило, а верхние ряды начинали с грохотом катиться в воду.