Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах - [44]
Однако негативно воспринимаются другие откровения наркома иностранных дел. «Теперь раздаются голоса, – говорил он, – в которых сквозит непонимание самых простых основ начавшегося улучшения политических отношений между Советским Союзом и Германией. Например, с наивным видом спрашивают: как Советский Союз мог пойти на улучшение политических отношений с государством фашистского типа? Разве это возможно? Но забывают при этом, что дело идет не о нашем отношении к внутренним порядкам другой страны, а о внешних отношениях между двумя государствами. Забывают, что мы стоим на позиции невмешательства во внутренние дела других стран…»{246}
Молотов, как и положено политику, кривил душой. Во-первых, Советский Союз традиционно вмешивался во внутренние дела других стран (и до, и после 1939 года) и охотно вмешался бы и во внутренние дела Германии, если бы располагал для этого средствами. Во-вторых, нарком иностранных дел лукавил, умалчивая о том, что договор о ненападении, безусловно, способствовал укреплению внутренних порядков Третьего рейха и в этом смысле как раз являлся определенного рода «вмешательством». В-третьих, «невмешательство» однозначно было на руку фюреру в русле его планов по уничтожению Польши и развязыванию мировой войны. Пройдет пара месяцев, и на очередном заседании Верховного Совета, 31 октября 1939 года, Молотов выступит с осуждением призывов Англии и Франции к «уничтожению гитлеризма», поскольку гитлеризм – это идеология, а идеологию можно признавать или отрицать, но уничтожить ее, дескать, нельзя. «Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за “уничтожение гитлеризма”»{247}.
Насчет истории и сослагательного наклонения всем всё известно, и тем не менее скажем несколько слов о том, что было бы, если… Как говорится, чисто гипотетически. Предположим, СССР отказался бы от заключения договора о ненападении с Германией и в результате ее вторжения в Польшу вступил бы в войну на стороне поляков, англичан и французов. Могла ли уже тогда сложиться антигитлеровская коалиция? Или западные державы предпочли бы воздержаться от участия в боевых действиях, как это произошло в период «странной войны», длившейся с сентября 1939 по май 1940 года?
Вопрос остается открытым.
Сколь бы конъюнктурными и нечистоплотными ни были помыслы правящих кругов Великобритании и Франции на первом этапе Второй мировой войны (расчеты на то, что Гитлер все же «оставит их в покое» и нанесет удар по СССР), по крайней мере формально они противостояли нацизму. К ним примкнули правительства в изгнании Польши и Чехословакии, и этот общий фронт де-факто поддержали Соединенные Штаты Америки. Что касается Советского Союза, то он оказывал морально-политическую и материальную поддержку Германии и ее союзникам, публично обвиняя в агрессии и развязывании войны англичан, французов и, естественно, поляков.
Один из факторов, сыгравших свою роль в выборе СССР, заключался в особенностях утвердившейся там модели принятия государственных решений. К концу 1930-х годов внутрипартийная демократия была полностью ликвидирована и ключевые решения принимались не правительством, не Пленумом Центрального комитета Коммунистической партии и даже не Политбюро, а несколькими руководящими деятелями и прежде всего Сталиным. Это исключало политические дискуссии, споры, характеризовавшие, например, принятие решения в 1918 году о заключении Брестского мирного договора. Тогда большевики не боялись перечить Ленину или Троцкому, отстаивая собственное мнение. Со второй половины 1930-х годов подобное стало немыслимым: оппонирование Сталину могло стоить свободы и жизни.
К концу 1930-х годов отсутствие коллегиальности стало нормой для советской системы, авторитаризм торжествовал, за всех думал и решал один человек, консультируясь лишь с несколькими ближайшими сподвижниками. Особенно когда речь шла о крайне чувствительных, сверхделикатных вопросах, а подписание советско-германского договора относилось именно к таким.
Несколько человек, входивших в ближний круг кремлевского горца, не рисковали ему перечить. Возможно, представители старой большевистской гвардии, будь они живы, постарались бы отговорить Сталина от заключения пакта, во всяком случае, стимулировали бы нечто вроде мозгового штурма с привлечением политических и военных экспертов. Так бы, наверное, посоветовал поступить Литвинов, если бы его не отлучили от должности.
Ни в одном из советских ведомств не нашлось никого, кто открыто усомнился бы в целесообразности нового курса. Загранслужбы (дипломатическая и разведывательная) понесли огромный урон в результате массового террора и лишились многих профессионалов, способных добывать и направлять в центр объективную информацию из разных источников. В критический, переломный период, наступивший в международных отношениях после Мюнхенского соглашения, советское полпредство в Германии выступало в качестве связующего звена между Москвой и Берлином (наряду с германским посольством в СССР), но лишь в малой степени снабжало центр данными, которые позволили бы критически взглянуть на вырисовывавшуюся советско-германскую сделку.
