Веревочная лестница - [24]

А ведь существовал целый социальный слой, духовенство, для которого проповедь была частью профессиональных обязанностей. Но никто почему-то никогда не называл ни благочестивых деревенских батюшек, ни известных столичных священнослужителей и знаменитых проповедников (среди которых далеко не все были мракобесами) интеллигентами. И дело не в том, что среди них не встречались образованные, просвещенные и мыслящие люди, хотя Русская Православная церковь в конце ХIХ века действительно находилась в деградирующем состоянии и в конце концов «протухла, провоняла», как старец Зосима в знаменитом романе Достоевского. (Кризис, болезнь Церкви, возможно, и есть одна из основных причин не только будущей революции, но и многих других недугов России на протяжении двух столетий. В том числе – и причина появления интеллигенции. Но это другая тема.)

Да, священник мог быть и просвещен, и образован, он проповедовал добро, но интеллигентом не считался. Более того, уход в религию (по крайней мере до появления религиозных философов Серебряного века – вспомним, что почти все ныне знаменитые религиозные философы прошли до этого путь чисто интеллигентского просвещения) почти однозначно свидетельствовал об уходе из «ордена» интеллигентов.

Поп проповедовал, да не то. Если и справедливость, то Божественную, небесную, загробную. Если свободу, то никак не социальную и политическую, а метафизическую, духовную. А интеллигент – свободу и справедливость для народа здесь и сейчас, в этой самой России, одновременно ужасной и любимой. И воспринимали священнослужителя как главного конкурента, обманщика, обскуранта, фокусника, продающего опиум для народа.

Более того, поп проповедовал «по службе». А интеллигентская избыточность предполагала не «службу», профессию (за которую, кстати, деньги платят), а «служение» (то, что впоследствии стало называться общественной нагрузкой) – добровольное, бескорыстное и сладостное. И следующим отличительным признаком интеллигента должно быть названо его самоощущение. Самоидентификация как человека, принадлежащего к особому роду людей. Обязательно прогрессивных (это слово было своеобразным паролем для интеллигентов XIX века, как у нас слово «демократия») и посвященных. Посвященных, причастных некоей тайной истине. Поэтому употребленное выше понятие «проповедь» должно быть уточнено: в принципе проповедь могла быть ограничена и наличием всего одного человека – самого интеллигента. То есть интеллигент прежде всего воспитывал, образовывал, просвещал самого себя, словно готовился к будущей чрезвычайно важной деятельности. Поэтому его проповедь вполне можно назвать молчаливой или даже не проповедью, а жречеством, каждением этой самой прогрессивной тайной истине. И, возможно, точнее всего было бы назвать интеллигента – жрецом, членом тайной секты, идеологом прогресса. Поэтому он жадно читал, желая «быть с веком наравне», как бы воспитывал в себе «нового человека» – алчущего правды и добра для народа. Поэтому образ жизни, бессребреничество, благородство и т. д. являлись непременными атрибутами его самоидентификации как интеллигента. До конкретной проповеди (а тем более – действия) дело могло и не дойти, но, благодаря работе над собой в интеллигенте появлялось особое свечение, которое распознавалось и им, и окружающими как код, пароль; определенные ключевые слова и идеи становились своеобразными масонскими знаками, по которым один интеллигент угадывал другого. Поэтому самоидентификация, самоощущение себя интеллигентом являлось главным и основным качеством. Интеллигент мог верить в Бога, но еще больше он верил в правду и неизбежность своей миссии, и если интеллигент становился священником, то он переставал быть интеллигентом прежде всего в собственных глазах.

Религиозный реформаторский ренессанс философии Серебряного века затронул поначалу лишь узкий, тонкий слой мыслителей и литераторов (впоследствии названных декадентами), и религиозные ценности были присоединены к числу интеллигентских уже в советское время, когда Церковь оказалась в загоне и свобода совести заняла особое место в пантеоне ценностей ищущих выхода из мировоззренческого тупика советских интеллигентов.

Но для того чтобы русская интеллигенция превратилась в советскую, было необходимо, чтобы проповедь свободы, справедливости и народолюбия воплотилась в жизнь. Или – попыталась воплотиться. Но похож ли советский интеллигент на российского, дореволюционного? И да и нет, как две версии одного и того же способа отношения к действительности, разнесенные во времени. Ибо советский интеллигент, скажем, образца «оттепели» и застойного периода, был просвещенный, мыслящий профессионал, неудовлетворенный собой и жизнью, но благодаря выплачиваемой ему государством зарплате (которую в застойные времена презрительно именовали «пособием по безработице») обладал досугом, достаточным для того, чтобы свое чувство неудовлетворенности воплощать в разговоры о необходимости просвещения, свободы и справедливости для «опять обманутого народа».

Обозначенная временнбя координата – вновь 60-е годы, но уже ХХ столетия, хрущевская «оттепель» и т. п. – неслучайна. Ибо до этого времени ни политический режим, ни уровень самосознания людей интеллигентских профессий не допускали массового существования людей с интеллигентской избыточностью – проповедь свободы и справедливости была, с одной стороны, запрещена, с другой – невозможна, так как в обществе еще не созрела уверенность в том, что осуществленное после революции не есть то самое, о чем русские интеллигенты классического образца мечтали в ХIХ веке.