Верди - [73]

Как раз в это время приходит из Милана печальное известие: славный Франческо Мария Пьяве, которому только что исполнилось пятьдесят шесть лет, разбит параличом, лежит в какой-то больнице, неподвижный, немой, с перекошенным лицом и испуганными глазами. Они начали сотрудничать в 1844 году, работая над «Эр-пани». После шумного успеха оперы Пьяве написал для композитора еще восемь либретто и два из них переделал. Может быть, он не всегда поставлял Верди первоклассные стихи, но неизменно проявлял себя как человек, обладающий огромным знанием театра, великолепно умеющий выстраивать сценическое действие. Больше того, он всегда был готов переделать, сократить, перекроить, выбросить, заново написать все, что ни попросит Верди. Он разделил с ним труды и радости при сочинении «Травиаты», «Риголетто», «Макбета», «Двоих Фоскари» вплоть до сравнительно недавней по времени «Силы судьбы». Он никогда не огорчал маэстро, этот Франческо Мария Пьяве со своим широким, добрым лицом, густой бородой, человек с такой нежной и тонкой душой.

Верди глубоко огорчен этим известием. Он немедленно делает распоряжения, чтобы его старому другу была оказана всяческая помощь, в том числе и материальная. Он знает, что либреттист, работавший помощником режиссера в «Ла Скала», не скопил никаких денег. Тот хорошо зарабатывал, но тратил больше, чем мог себе позволить. Пьяве никогда не умел распоряжаться деньгами. Нельзя сказать, что Верди очень любит заниматься благотворительностью. Он помогает людям, только когда на самом деле это нужно, и так, чтобы никто не знал об этом, оказывая помощь незаметно, очень стесняясь, заботясь о полной тайне. Верди просит сообщить о состоянии Пьяве Тенку[36], Тито и Джулио Рикорди, Кларине Маффеи. В душе у него растет мучительное смятение, звучит мрачный, размеренный колокольный звон. Сколько часов, дней, месяцев совместной работы! Как много гнева излил он на своего помощника, какие споры возникали, когда они решали ту или иную сцену, чтобы прийти к самым точным стихам! В работе с Верди Пьяве проявил большую скромность, невероятную душевную чуткость и глубокий профессионализм. Это было, без сомнения, счастливое сотрудничество. Верди хорошо понимает, что ему будет очень трудно, даже невозможно найти другого такого соавтора, который мог бы и готов был бы так же понимать его и так же быстро набрасывать одну сцену за другой, едва только он объяснит, что ему нужно. А теперь вот он там, прикован к больничной койке, врачи признают себя бессильными, считают, что вряд ли он встанет. Пьяве — и он тоже — уже направился в сторону последней аллеи — той самой, по которой всем нам предстоит пройти — кому раньше, кому позже.

Франческо Мария Пьяве, 1810 года рождения, бывший корректор, бывший поэт, бывший либреттист, настоящий, единственный друг. Он уже далек, очень далек от блеска славы, от вечной сказки музыкального театра.

ГЛАВА 14 ВСТРЕЧА СО СВЯТЫМ

В те годы Италия — это страна, живущая сегодняшним днем, кое-как, совершенно неспособная разрешить серьезные проблемы, стоящие перед ней, и не умеющая определить твердые цели, чтобы на деле оправдать свое существование. «Какая тоска, — пишет Верди в одном из писем, — выслушивать громкие слова, которые говорят наши правители, а потом видеть, что ничего не делается». 1868 год плохо начался для маэстро. Его настроение снова ухудшается до предела. «Совсем забросил музыку, читаю кое-что, понемногу занимаюсь сельским хозяйством, voilà tout»[37], — пишет он графине Маффеи. И в другом письме, к издателю: «Не читаю, не пишу, брожу по полям с утра до вечера. Когда идет дождь, четыре стены заменяют весь мир, огонь камина — солнце, книги и музыка — воздух и небо… Скука вместо удовольствия». Он уходит из дома даже в холодные, ветреные дни, когда в долине уже все поблекло и кругом стоит необыкновенная тишина, бродит наедине со своими мыслями, в нем оживают невоплощенные мечты, и душу вновь охватывает гнетущая печаль. Довольно скептически относясь к людям, терзаясь множеством мыслей, желаний, тщеславных надежд (то и дело возникает в воображении образ Штольц), подавленный глухой, безграничной апатией, в плену мрачной и тихой меланхолии, этот человек, подобный монолиту, буквально погибает под тяжестью проблем, которые не умеет, не может или не хочет решить.

Наконец Верди оставляет сельскую жизнь, свои блуждания и уезжает в Геную. Но и здесь, в большом городе, его настроение не улучшается. Он все такой же странный, беспокойный, недовольный, вспыльчивый. Самое главное — он страдает от огромной тяжести неизбывной тоски. «Не работаю», — пишет он в этот период. Или же: «Никакой музыки, немного чтения, прогулки». И еще: «Ничего приятного и хорошего». Он оживляется лишь в тех случаях, когда затрагиваются его профессиональные интересы. Так, например, он исключительно озабочен, полон сомнений и опасений в связи с постановкой «Дона Карлоса» весной в «Ла Скала». И высказывает свои соображения Джулио Рикорди: «Отбросьте всякую предвзятость, симпатии и желание (даже если оно есть), послушайте заново оперу и скажите откровенно ваше мнение. Напишите о качестве и силе голосов, о стиле пения и произношении, а главным образом о постановке. И обратите внимание: Филипп-дурак — это невозможно». И затем, словно после короткой паузы, добавляет в постскриптуме слова, звучащие как стон: «Слышал, что бедного Пьяве перевезли домой. Очень хорошо. Полностью одобряю это решение. Пусть бедняга хотя бы умрет в своей постели!»