Веранда в лесу - [131]

С т а р о с е л ь с к и й. Я был рад, Лида.

Г о р ч а к о в а. Ты был рад, но уехать не хотел! Не решился начинать где-то с самого начала… И ты сказал мне: «Не слишком ли это мало — быть только возлюбленным в пятьдесят лет?» Я не обиделась, нет, даже думаю, ты был прав, но фраза врезалась в мозг! Я вдруг ясно поняла, что, если заставить тебя уехать, ты станешь ничем. Вернее, почувствуешь себя ничем… И вот тогда я стала думать, как сберечь то, что есть… то, что есть! Я испугалась. Вся моя решительность испарилась… Я стала понимать, что каждый мой шаг может помешать твоей жизни. Я, когда вернулась после Южного порта, тоже об этом думала. И сегодня, когда шла сюда. Вот как сложно с тобой, и эта сложность никуда не ушла…

С т а р о с е л ь с к и й (тихо). Что надо сделать, Лида? Скажи.

Она смотрит на него очень недоверчиво.

(Негромко, но настойчиво повторяет.) Скажи!

Она думает, откинув голову, широко открыв рот, словно ей не хватает воздуха в эту минуту. Затем как-то неопределенно покачивает головой, но это все-таки какой-то отказ. Входит  Г о р ч а к о в. Видит слезы жены. Пройдясь, он смотрит на нее.

Г о р ч а к о в (спокойно). Сейчас сюда придет Чанышев.

Г о р ч а к о в а. Я сейчас уйду.

Г о р ч а к о в. В таком виде ты не сможешь уйти.

Г о р ч а к о в а. Умоюсь. (Идет в соседнюю комнату.)

Г о р ч а к о в. Подожди. (Как-то каменно-странно спокоен. Но ровен, даже добр.) Возьми пудру там, помаду что ли…

Она возвращается, берет сумочку и уходит.

(Ровным, деловым тоном.) Не возражаешь, если он придет?

С т а р о с е л ь с к и й (не глядя на него). Нет.

Г о р ч а к о в (садится, приготовившись ждать). Я должен тебе как-то помочь.

С т а р о с е л ь с к и й. Ты мне должен помочь?

Г о р ч а к о в (твердо). Да. Должен тебя как-то выручать. Ты запутался в собственных решениях. О Яранцеве ты говорил честно, извини, я погорячился. Нужно найти выход. Сейчас сядем на телефон и в рабочем порядке согласуем с горкомом. Возражений, уверен, не будет: кандидатура Бориса Георгиевича Чанышева ни для кого не новая.

Старосельский смотрит на него изумленно.

Я переговорил с Плинером. Старик говорит так: Чанышев работник динамичный, неплохо знает хозяйство города. У старика хорошая интуиция.

С т а р о с е л ь с к и й (помолчав). Плинер прав.

Г о р ч а к о в. Неделю назад ты говорил иначе.

С т а р о с е л ь с к и й. Врал.

Пауза.

Г о р ч а к о в. Врал?

С т а р о с е л ь с к и й. Да. В какой-то мере — да. Плинер не все сказал. Я Бориса знаю до тонкости. Взял его после института, взял потому, что он транспортник, водник. Через год сделал начальником отдела внешних сношений. Через три сделал замом, давал волю и верил… (Обрывает себя. Ровно.) Ты снова взовьешься, но я был убежден: согласия он не даст.

Г о р ч а к о в. Даст. Это я уже знаю.

С т а р о с е л ь с к и й. Не верю.

Возвращается  Г о р ч а к о в а. Взгляд открытый, сухой. Проходит в глубину. Стоит там, издали глядя в окно, словно чего-то ожидая.

Г о р ч а к о в. Не веришь, потому что не хочется верить. Я не стремлюсь оскорбить тебя, наоборот — понимаю. Но из ситуации надо как-то выходить. Не стоит нам становиться смешными. Будем считать, с нами случилось несчастье. Теперь возник выход… Сам возник… По твоей инициативе. И Чанышев — это не просто что-нибудь, ты сам подтвердил. К тому же молодой. Рядом Плинер. Что молчишь?

Старосельский пожал плечами. Смотрит в сторону.

(Подождав. С горькой усмешкой.) На Чарандайке пекарню строили. Лида, наверно, помнит… Четырнадцать лет прошло. Недавно летал… Само сооружение еще ничего, но пекарня уже в землю вросла. По самые наличники. Грустно, знаешь, стало…

Г о р ч а к о в а. Там, наверно, наледь была…

Г о р ч а к о в. Наверно. Подумал так, поглядел… Пекарня в земле, а мы еще ходим по ней. Есть вещи вечные, рано или поздно, а шапку перед ними надо снимать… (Старосельскому, с усмешкой.) Помнишь, канадцы приезжали опыт перенимать? Господин Пуаро обалдел от того, что ему показали… У них похожие рудники на севере, я там был, видал. Вахты летают. Это не для нас, нам север надо осваивать фундаментально. Он сказал мне: ваш город — чудо! Чудо на вечной мерзлоте! Ты отсутствовал, когда мы его возили. Рудники показали, рестораны, плавательный бассейн, театр, концертный зал. Я ему сказал: Давид Ойстрах у нас чаще выступал, чем в Москве. Поехали на каток. Рано… Утро. Искусственный лед, лампы дневного света… На льду человек сто мальчишек гоняют шайбы. Удивился он… Мы объяснили: детям движений не хватает, в открытую тундру не пустишь… (С усмешкой.) Так странно бывает, через его взгляд я ощутил, какой у нас город! Не зря жили. (Молчит.) Ему за шестьдесят. С ним жена молоденькая. Наши парни притащили вино откуда-то, прямо в коридоре разлили, кричат им: «Горько!»

Старосельский вскинул взгляд, улыбнулся.

(Помолчав.) Поглядел бы господин Пуаро, как тут все начиналось! Много людей на полуострове легло, и до нас, и при нас… Пурга нам давно не страшна. Кирилловские щиты хорошо выручают. Недавно в горкоме беседовали: памятник ему надо ставить.

С т а р о с е л ь с к и й. Что же не ставите?

Г о р ч а к о в. Живой еще… Натворит что-нибудь.