Веранда в лесу - [112]

. О ваших словах думаю.

М о л ч а н о в. А на часах восемнадцать тридцать!

К о в а л е в а. Меня выбрали судьей в двадцать три года, и я вспомнила о тех днях. Может быть, не к месту… (Вдруг рассмеялась тихо. С детской доверчивостью.) Ачинск — небольшой город… Пришла ко мне на прием старушка. Долго беседовали, а она все смотрит подозрительно и на меня, и на мое ситцевое платьишко, а в конце говорит: «Неужели ты судья, девушка?» Стала я носить очки с простыми стеклами, чтобы выглядеть старше… (Вздохнув.) В Ачинске, там, много позже, был у меня уже тогда другой ранг, я вынесла первый в моей жизни смертный приговор. Приговор был за умышленное убийство. И никем отменен не был. (Молчит, как бы заново переживая прошлое. Обернувшись к Фомину и Торбееву. Негромко.) Ходила потом по улицам, заглядывала людям в глаза, хотела понять, как ко мне относятся… (Вздохнув легонько.) А еще раньше, до этого, когда мне двадцать четыре было, вызвал меня однажды на беседу председатель райисполкома. «Елена Михайловна, — говорит, — я слышал, вы катаетесь на катке в шапочке с красным помпоном». Я говорю: «Но ведь и Владимир Ильич на коньках катался». — «Да, — говорит, — Ленин катался на коньках, а Лев Толстой даже на велосипеде. Но вы приходите на каток в шапочке с красным помпоном и запанибрата общаетесь с молодежью, а после вам придется кого-то из них судить, и у них не будет к вам уважения…» И спрятала я эту шапочку навсегда! И на каток перестала ходить. А красное мне очень к лицу… (Тихо очень, задумчиво.) Кто это придумал, что от простоты и естественности человек меньше становится? Для меня это какой-то своекорыстный вопрос! Как можно достичь, большего в жизни — минимальным или максимальным сопротивлением окружающей обстановке? (Молчанову. Улыбаясь строго.) Что значит — человек живет в обществе? Значит — чувствовать себя несвободно? Неестественно? Всего бояться? Это не жизнь. Это очень плохая жизнь, Иван Александрович.

М о л ч а н о в (спокойно). Должен считаться с обществом.

К о в а л е в а. А он и считался! Билет он продавал в темной парадной. Вы говорите, голубчик, о человеке вообще, а перед нами нарушители закона. Это разные вещи. Вам отвратительна вся эта грязь и торговля из-под полы, так и скажите! И мне отвратительна.

С о с н о в с к а я. Но эти покупатели в магазинах, Елена Михайловна, они такие навязчивые… Что о Никулине подумать? Он нашел подарок. А этот сухумский шофер, он же мечтал о «Волге», а купить трудно… Три года стоит на очереди, факт подтвержденный! Трудящийся человек! Конечно, мне чем-то неприятно, когда торгуют мандаринами, я так воспитана…

М о л ч а н о в. А кушать мандарины вам приятно?

С о с н о в с к а я. Я же не утверждаю, что он бизнесмен!

М о л ч а н о в. Если считать Чачхалию бизнесменом, вы и меня можете считать таковым. Я рабочий, можно договориться до того, что я продаю свой труд.

С о с н о в с к а я. К чему подчеркивать, что вы рабочий? Да, Иван Александрович, я всего лишь зубной техник.

М о л ч а н о в. Если я обидел вас, Галина Петровна…

С о с н о в с к а я. О чем мы спорим!

М о л ч а н о в. Мандарины — это тоже труд. Конечно, труд в особых условиях, но с разрешения закона. Если закон разрешает приусадебный участок или собственный сад, мы не можем противопоставлять закону наши эмоции. Тут нам, позвольте сказать, точность нужна. В нашем районе один регулировщик тестя оштрафовал за неправильный переход улицы. Что это, извините, принципиальность или дубоватость? Для меня лично Никулин человек куда более виноватый. Он стремился к обогащению. И нечистым способом. Согласны, Елена Михайловна?

К о в а л е в а. Пожалуй, да.

С о с н о в с к а я. Но почему? Там, в магазине, полно желающих — только дай! И тут выяснилось, что билет можно реализовать безо всякой волокиты. А в этом вся прелесть. А думать, что он выискивал кого-то, — абсурд! Это же подарок природы. Предлагают лишних пять четыреста. Обалдевший от счастья, он соглашается.

М о л ч а н о в. Обалдевшему от счастья, ему тихо пихают деньги в карман! Нет, совестью торговать нельзя. Спекулянт!

С о с н о в с к а я. Совестью торговать нельзя, не спорю.

М о л ч а н о в. Опозорил рабочий класс!

К о в а л е в а. Мы не судим рабочий класс.

С о с н о в с к а я. Вот именно! Перед нами человек. Мы судим мелкособственнические инстинкты… Простите — поступки.

К о в а л е в а. Рабочий класс хочет, чтобы законы исполнялись безукоризненно. Всегда. Везде. Всеми. И чтобы не было людей, исполняющих закон как им удобней. Возьмите уголовный кодекс, Иван Александрович. Откройте еще раз. Спекуляция — это скупка и перепродажа с целью наживы. Вслушайтесь: скупка и перепродажа. А перед нами нет скупки! Нет одного из важнейших элементов закона. Значит, закон о спекуляции неприменим. Я не хотела, чтобы вы еще раз говорили о спекуляции. Закон точен. В нем даже запятая значительна.

Снова мелодично звонит телефон. Когда терпение иссякает, Молчанов подходит, снимает трубку и опускает на рычаг.

(Закуривая, быстро, отчетливо, сухо, как бы устремляясь к итогу.) Сделка материального ущерба государству не нанесла. Кто бы ни предъявил выигрышный билет — он будет оплачен. Прокурор требует обращения в доход государства всего исполненного по сделке. Я думала: как совместить это требование с фактическими обстоятельствами дела? Но туман прошел. Это несовместимо. Прокурор в основу иска положил объективные факторы и не исследовал факторов субъективных, которые в данном деле являются решающими. Мы не можем считаться с незаконными требованиями, кто бы их ни выражал. Сегодня отступим от закона в маленьком деле, завтра — в большом. Это ошибка Георгия Николаевича. Я в этом убеждена. Ни лотерейные билеты, ни легковые машины не являются теми вещами, которые изъяты из гражданского оборота. В отношении машин лишь установлен особый порядок продажи через комиссионные магазины.