Вера - [25]

Поначалу у присутствующих возникло намерение прервать оратора критическими замечаниями, но постепенно оно сошло на нет и уступило место глубокому молчанию. Похоже, гости ошарашены, подумала мисс Энтуисл, так тихо они сидели. И когда они засобирались, раньше обычного и все сразу, Уимисс все еще стоял на коврике, растолковывая взгляды обыкновенного разумного бизнесмена.

– Имейте в виду, – говорил он, тыча в них трубкой, – что я не претендую на роль великого мыслителя. Я простой бизнесмен, и как простой бизнесмен знаю только один способ делать дела, правильный способ. Определитесь с тем, что правильно, и вперед. А то слишком много спорят, слишком интересуются чьими-то мнениями. Хватит болтать, надо действовать. Я согласен с Наполеоном, который говорил про Французскую революцию: «Il aurait fallu mitrailler cette canaille»[8]. Проще надо смотреть на вещи.

Это были последние его слова, долетевшие до спускавшихся по ступенькам гостей. На улице они помедлили, постояли кучками, поговорили, а потом направились по своим домам, где остаток вечера провели за письмами к мисс Энтуисл.

В следующий четверг они снова собрались у мисс Энтуисл, поскольку в ответных письмах она всячески увиливала от каких-либо объяснений, и каждый из них, надеясь застать тетушку Люси наедине и на основании того, что вот он-то и был самым близким другом Джима, напрямую спросить, кто он и что он такое, этот Уимисс. И, в особенности, почему. Кто и что он такое было бы совершенно не важно, если бы они встретили его при каких-то других обстоятельствах, – главным для них был вопрос «Почему именно Уимисс?», и они были твердо намерены получить на него ответ. Но когда они явились, он был уже там – пришел пораньше и стоял на прикаминном коврике, будто всю неделю оттуда и не сходил, и продолжал вещать.

Так закончились четверговые вечера. В следующий четверг никого, кроме Уимисса, уже не было, а мисс Энтуисл вынуждена была окончательно признать факт помолвки, и все время вплоть до самой свадьбы жизнь ее была проклятьем и конфузом. Поскольку Джим в своей последней воле не назначил никого в опекуны Люси, каждый из его друзей считал себя обязанным занять вакантное место. Узнав, что Люси похитили у них из-под носа, они впали в негодование, а обнаружив, что похититель – Уимисс, ужаснулись. Большинство из них прекрасно помнили обстоятельства гибели миссис Уимисс, случившейся совсем недавно, а те, кто не помнили, отправились, подобно мисс Энтуисл, в Британский музей. Также они, хотя были людьми совершенно не светскими и скорее теряли деньги, чем делали их, предприняли тщательное и тайное расследование деловых обстоятельств Уимисса, в надежде, что он окажется либо мошенником, либо нищим, либо – и это даже предпочтительнее – и тем, и другим, и ни одна женщина не станет иметь с таким дело. Но, как сообщил нанятый ими для этой цели стряпчий, бизнес у Уимисса весьма надежный. Все четко, все аккуратно. Как сказал стряпчий, по понятиям Сити, он не из богатеев, но по понятиям Илинга хорошо обеспеченный человек. А также весьма надежный, и вполне способен содержать жену и семью. Он мог бы быть еще богаче, если бы не придерживался принципа, выработанного много лет назад, – уходить из конторы пораньше, когда у других деловых людей день еще в самом разгаре: друзья даже вынуждены были признать, что такой обычай кажется им вполне разумным. Однако, продолжал стряпчий, недавно в его личной жизни произошел один прискорбный инцидент… «О, спасибо, – прервали его друзья, – это мы знаем».

Но какими бы надежными ни выглядели сведения о деловых качествах Уимисса, это не могло изменить их яростных возражений против того, чтобы дочка Джима выходила за него замуж. Помимо всей той чепухи, которую он городил, было еще и дознание. Они понимали, что их аргументы слабы и неразумны, однако до такой степени были преданы памяти Джима, что разумность отступала перед простой истиной: этот человек Джиму точно не понравился бы. Поодиночке и группами они являлись на Итон-террас в безопасное время – сразу после завтрака – и пытались урезонить Люси, совершенно забывая, что урезонить тех, кто влюблен, невозможно. Им не хватало мудрости мисс Энтуисл, потому что, стараясь объяснить, почему этот человек ей не годится, они только побуждали ее еще сильнее за него цепляться. К любовной страсти добавилась страсть защитить, собой прикрыть его от них. Но при этом, где-то в глубине души, при всем своем удивлении и негодовании, она веселилась, потому что действительно было забавно сравнивать поверхностные суждения этих умников с тем, что знала лишь одна она: ее возлюбленный – просто хороший человек.

Люси посмеивалась про себя и была счастлива. Каким-то чудом она обрела не только возлюбленного, которого могла обожать, не только ведущего, за которым могла следовать, не только учителя, на которого могла смотреть снизу вверх, не только страдальца, раны которого без нее не смогли бы затянуться, но еще и мать, няню и товарища по играм. Несмотря на то что он был намного старше и так необычайно мудр, он оставался ее ровесником – а порой даже казался младше, настолько детскими бывали его рассуждения и шутки. Всю свою жизнь она сидела, образно говоря, выпрямив спину, и до появления на сцене Уимисса даже не подозревала, как это чудесно – расслабиться. Всякие нелепицы отца восхищали, это правда, но это должны были быть особенные нелепицы, не из той породы, которым подходил бы эпитет «чистейшие». При Уимиссе она могла сказать любую нелепицу, которая приходила ей в голову, что чистейшую, что какую-то иную. Он с удовольствием смеялся над любой. А ей нравилось его смешить. Они смеялись вместе. Эти люди, старые и молодые, просто не понимали, что такое игра, и пытались разлучить ее с ним, но они могли сколько угодно колотиться в дверь, за которой сидели, слушая и удивляясь их попыткам, Люси и Эверард.