Венок Петрии - [63]

«Ты, — говорит, — дура и не лезь ко мне. Дура ты, ничё не смыслишь».

Дура да дура. Не смыслишь да не понимаешь.

«Ладно, Миса, — говорю ему однажды, — делай с собой, что хошь. Но ежели ты таким манером решил себя уморить, то знай, ничё глупее и придумать нельзя. Пущай я дура, но ты ишо дурнее».

Он аж дернулся.

«Откуда тебе знать, — говорит, — что я решил?»

«Вижу, — говорю. — И ежели ты думаешь, что кто-нибудь тебя пожалеет и поймет, то сильно ошибаешься. Нипошто. Все токо смеяться над тобой будут. Дак ведь и смеются уже».

Он схватил шапку, палку свою.

«У, мать твою…» — И заковылял прочь со двора.

А ведь все так и было, не стану от тебя скрывать. Не поверишь, но за год или полтора он в чистого пьянчугу превратился. Второй Ниджа Деревяшка, ничуть не лучше.

Как, брат, жила я эти два года, и не спрашивай. Инвалидная пензия маленькая, да он и ту пропивал. Стала я ходить на поденщину. Кукурузу окапывала, убирала, в стряпухи звали — на именины, свадьбы, похороны, — тоже ходила.

В домах прислуживала, прежде-то никогда этим не занималась. У доктора Чоровича и его жены часто работала. Тем и жили.

Два года Миса надо мной куражился, не хватало у меня ума-разума приструнить его. Лишь при девчонке, племяннице моей, Зоре, — а она уж девушка стала, года через три замуж ее выдали — руку на меня не подымал. Что было, то было, но при ей ни разу не ударил. Небось пужать не хотел.

Разозлился он тогда на мои слова, но в тот день пришел из кофейни трезвый. Молчит, насупился.

Ладно, я не вяжусь.

И другой день выдержал. Опять трезвый вернулся.

Сели мы ужинать. И, случилось, одни, Зора куда-то вышла.

«Послушай, Миса, — говорю, — что ты с собой делаешь? И до каких пор так будет, Миса?»

Наконец заговорил он:

«А что я делаю?»

Слава тебе господи, рот открыл!

«Не вылазишь из кофеен, Миса, вот что делаешь. Губишь и себя, и меня».

Он спрашивает:

«А что мне ишо делать? Куда ишо иттить?»

«Найди себе какое-нибудь другое занятие. Неужто, окромя вина, нет у тебя другого занятия?»

«Вот и найди мне другое занятие, коли знаешь такое. А я не знаю».

«Найти?»

«Найди».

«А ты не обманешь?

«Не обману».

Хорошо. Найду я тебе другое занятие.

2

На другой иль на третий день отправилась я к анженеру Марковичу.

А он тогда уж главным анженером на всем руднике стал, способный был человек, и пятидесяти ишо не стукнуло.

Последние-то года у нас все чего-то крутили, вертели, договаривались, уговаривались, и все наши шахты свели под одно начало. И бассейном их окрестили, бог знает почему. Прежде токо Окно и Брегово заодно были, а поначалу, сразу опосля войны, и они были на особицу, теперича все, а их, поди, пятнадцать или двадцать, вместе свели. И главную дирекцию опять в Брегово посадили. И Маркович тоже там.

Здесь-то его народ не любил, и добром редко кто помянет. Это надо признать, а за что, я тебе опосля расскажу. Но я на его пожалиться не могу. Вот токо никак он господином не хотел быть, когда Мису покалечило, не по душе ему было, что я его так величала, а так ничё плохого сказать не могу. Пока болел, шахта раза два или три мужу деньжат подкидывала; Маркович, знаю, распоряжался.

Прихожу, значит, я в дирекцию. Марковича нет.

Когда придет, спрашиваю.

«С утра на шахты поехал, неизвестно, вернется ли».

«Я подожду».

«Он мало кого принимает. Легче к директору попасть, чем к ему».

«Мне к ему надо».

«Тогда жди».

Сижу, жду.

Прошло, поди, часа четыре или пять.

Телефоны звонят, люди туда-сюда бегают.

Уж опосля обеда Маркович позвонил, не знаю откудова, по телефону.

Сказал ему человек, что я его жду. Объяснил, кто я да что.

А тот ему отвечает:

«Скажи ей, ежели пришла на работу проситься, пущай не ждет, уборщиц у нас и так много. Да это и не мое дело».

«Я, — говорю, — не за тем пришла».

«Ладно, — говорит Маркович, — пущай тогда придет завтра, да пораньше. Нет у меня время на посторонних».

На посторонних у его нет время! На людей у его нет время, я тебя говорю! Был бы он к людям ближе, может, лучше бы и кончил.

Завтра я уже в шесть у его двери сижу. Тогда поезд хороший ходил.

Смотрю — идет. Побритый, прибранный.

«Ты меня вчерась искала?»

«Я, — говорю. — А вы знаете, кто я?»

«А как же? Знаю, — говорит. — Твой муж в пятьдесят четвертом в аварию попал, и ты мне одного работника аж в Белград увезла, три дня на работе не был. Я уж думал, он в деревню сбежал своим подсоблять, чуть не уволили парня. Еле отбил».

«Дак вы сами Каменче со мной послали. Я тут ни при чем. А он сильно помог мне».

«Послал, понятно, — говорит, — но в Брегово, а не в Белград. Ну что там у тебя, — спрашивает, — говори, да побыстрей. Время нет».

Сказала я ему, что мне надо.

«Мужа мого, — говорю, — после той аварии на пензию посадили, ногу ему повредило. Он и запил. Коли так дело пойдет, обои пропадем».

«Что ж я тут могу сделать? — говорит. — Любит пить, вот и пьет».

«На работу его верните, вот что. Тяжелой работы он не может делать, но он ишо молодой и во всем прочем здоровый, ему рано сидеть со стариками дома».

Маркович тут и говорит:

«Я мужа твого тогда боле по тебе запомнил. Ведь мы ему помогали, не забывали про его, верно? Работников мы счас не берем, от лишних не знаем как избавиться, но раз такое дело, ежели он хочет и может, мы примем его без разговоров. И работу ему полегче подберем, по силам. Через месяц или два на бреговской шахте один человек из ламповой уходит на пензию, хочет, пущай на его место становится. Работа не тяжелая, утром выдать лампу, робу и сапоги, днем принять обратно, проверить, и все, а там сиди, газеты читай. Но сначала пущай пройдет комиссию, получит разрешение».