Венок Петрии - [33]

Так-то вот. Мытарят его как зайца гончие.

Не один день они так на его давят, дохнуть не дают, а он знай отбивается. И неплохо вроде отбивается, тогда он в карман за словом не лез. Но их много, а он один. Рази от такой своры отобьешься?

Тыркается он туда, сюда, хочет их со следа сбить. Токо бы улизнуть, думает, а там уж как-нибудь.

Вот он и говорит им: да, с некоторых пор и сам, мол, примечать стал, переменился он. Милияну видеть не может, не то что жить с ей как с женой венчанной. И на работе, и дома, и когда идет, и когда лежит, Лиляна у его с ума нейдет. Должно, ведьма и вправду наворожила, не иначе. А жениться на Лиляне он и не думает, старому Алексе он об том сказал, но это так, несурьезно, ему главное охоту свою утолить и ей отомстить за того шофера. Знает он про его все, сама ему призналась, молодая была, неопытная, а он, сволочь и охальник, вот и обманул ее. Но ей уж от его досталось, знает теперича, какая у его рука тяжелая. И пущай не боятся, вот он малость от ворожбы ослобонится, тут же с Лиляной покончит. Пока-то он ишо не может, материно зелье совсем вскружило ему голову, ничё не соображает. А как все кончится и он разорвет с ей, через какое-то время авось и Милияну снова полюбит и вместе с детьми домой вернет. Он дочек любит.

Мелет человек и что думает, и чего не думает, лишь бы отвязаться поскорей и побежать на соседский двор к Лиляне. Видать, он думал, как скажет им, что его старуха заворожила, они перепужаются, и давай бог ноги. Думал, куда как умно все рассудил.

А какое там, брат, умно? Ведь как-никак с сербами дело имел. Да ишо лапотниками. Рази с ими сладишь?

Слушают они его, слушают.

Головой кивают: хорошо, распрекрасно, выходит, нечего нам было пужаться. Ладно, коли так; мы ведь не знали. И как услышали, что, может, он когда и вернет Милияну, помчались за ей в село и привели домой. Вместе с детьми.

Витомир спрашивает: это ишо что такое? Дак ведь ты, говорят ему, сказал, что хочешь вернуть ее. Он давай гнать ее из дома, вот-вот кулаки в ход пустит, пошла вон, холера проклятая, всю жисть мне испоганила, я другую люблю. А родичи его за руки держат, а ее в сторонку оттирают да в уголок прячут. Дак ведь ты сам сказал, что хочешь вернуть ее. Да ты что, всамделе, как цыган какой, семь пятниц на неделе. Окстись, брат.

И так не один день. Он гонит ее, они защищают.

«Для того ли, — спрашивает его отец, — я тебе дом купил, чтобы ты сюда курву привел, а собственных детей по свету пустил?»

И из дома никто ни шагу. Говорят, чтоб под рукой быть, ежели кто нападет. Кто уж там на его напасть может? Алекса не может и не хочет, рази токо он сам на себя бросится, другому некому. Но все одно сидят, его стерегут, смотрят, чтоб Милияну опять не выгнал, чтоб с молодой соседкой не встренулся.

На работу и то не пущают. Болесть ему придумали, больничный раздобыли. В нужник провожают, токо что ночной горшок не купили. Ни на минуту одного не оставляют.

И вот дни бегут, один, другой, третий. Были и прошли. Не вернешь назад ни один.

Минули, и будто их и не было. Было и прошло и быльем поросло. Да не для кажного.

14

Наверняка, понятно, никто не знает, что деется в это время на половине Алексы и Полексии. Но думаю, там ишо хужее было.

Для их и выдавать за соседа дочку было страшно, а теперича все обернулось ишо страшней и позору в три раза больше. Женатый человек при живой жене сказал, что женится на ихней дочери, они как дураки согласились, он уж живет с ей, весь поселок про то знает, а он вдруг плюет на их — и токо его и видели. Своя рука владыка, что хочу то и делаю. Жену в дом возвернул. Сам сгинул. Нет и нет. А допрежь того токо и знал, что у их толокся. И в своем дворе не видать, может, убег куда.

Что, думают Алекса и Полексия, с девкой делать? Ведь она и без того на люди показаться не могла.

Вот уж беда так беда! Куда податься? Как выкручиваться?

А уж Витомира — а как иначе, сам посуди — клянут ровно последнюю собаку. Обманул их, негодяй. Пришел в дом, никто его не звал, в глаза им глядел, они ему как человеку поверили, а он врал им и водил за нос. Будь их воля, они бы из его душу вытрясли за свой позор и срам.

А Витомир, кто знает, может, в первые дни и послал бы им весточку. И им, и, уж конешно, Лиляне ихней. Дак ведь как пошлешь, когда шагу не дают ступить. И ночью стерегут, ровно в тюрьме.

Сперва он терпел и молчал и вроде бы не понимал, что с им делают. Насупился, разобиделся, ни с кем не разговаривает. Но сбежать даже не пробует.

А как прошла неделя, он и видит, что и пробовать резона нету.

Что теперича, думает, скажешь? Все, кончено дело. Теперича ничё уж не поправишь. Осрамился, слюнтяем себя оказал хуже некуда! И сказать неча. Жена живет в твоем доме, в одной комнате с тобой спит, дети во дворе играют. Жисть свою в дерьмо втоптал, токо и можешь сказать. И ничё у тебя боле не осталось.

Так потихоньку-полегоньку десять дён прошло.

Витомир цельный день лежит или сидит у окошка, за занавеской прячется. Курит, молчит и на горы пялится. И так из себя выглядит, точно сам себе как цыпленку голову оторвал, кинул наземь и шахтерским сапогом затоптал.