Венера и Адонис - [5]

Не пить бы ей нектара с этих губ.

     Но кто дерзает, тот срывает розы

     И не боится получить занозы.

И в сотый раз взмолился дурачок

И просит позволенья удалиться;

Удерживать насильно – что за прок?

Она принуждена с ним согласиться:

     «Прощай! прощай! и помни, милый мой,

     Что жизнь мою уносишь ты с собой!

Прекрасный мальчик! Ты в своей гордыне

Ужель совсем бесчувствен и незряч?

О, кинь соломинку моей кручине

Назавтра мне свидание назначь!» –

     Нет, завтра он не может дать свиданья:

     Охота предстоит ему кабанья.

«Кабанья?!» – Ужасом поражена,

Заиндевевшей розы став бледнее,

К нему на грудь бросается она,

Всем телом виснет у него на шее,

     Дрожит – и навзничь упадает вдруг,

     Не выпуская юношу из рук.

Позиция ему победу прочит:

Она – под ним, а он – над ней. И что ж?

Боец – в седле, но в бой скакать не хочет,

Ничем его упрямства не проймешь.

     Как насладиться ей желанным раем?

     Элизий близок, но недосягаем.

Так среди влаги с пересохшим ртом

Тантал страдал от жажды и от глада,

Иль пташки бедные – перед холстом,

Обманутые видом винограда.

     Вотще она старается юнца

     Разжечь, целуя в губы без конца –

Увы, не хочет он воспламениться!

Все перепробовано вновь и вновь,

Но проку нет, увы! – любви царица,

Любя, не может пробудить любовь.

     «Ну, хватит, хватит! – молвит он устало. –

     Не тискай, ты меня всего измяла».

«Зачем ты мне сказал про кабана?

Я бы тебя давно уж отпустила;

Но ты не знаешь, милый, как страшна

Лесного борова слепая сила.

     Опомнись! Лезвия его клыков

     Острее, чем ножи у мясников.

С ним, необузданным, шутить не стоит,

Он может льва осилить, разъярен;

Не зря он всюду рылом землю роет –

Своим врагам могилы роет он.

     Встать на его пути поди попробуй!

     Из пасти – пена; взгляд сверкает злобой;

Загривок вздыблен; мощные бока

Исходят с хрипом ненавистью дикой,

Щетинистая шкура столь крепка,

Что не пробьешь ее и медной пикой.

     Он ломится сквозь чащу без тропы;

     И что ему колючки и шипы!

Он не оценит совершенств телесных,

В которых взгляду любящему – пир,

Ни дивных губ, ни этих глаз прелестных,

Что юным блеском озаряют мир:

     Он выкорчует красоту земную

     Безжалостно, как яблоньку лесную!

Так сторонись же логовищ его!

Прекрасному – что делать с безобразным?

Послушайся совета моего:

Не обольщайся гибельным соблазном.

     Ты помнишь, как я сделалась бледна,

     Узнав, что ты идешь на кабана?

Как вспыхнули глаза, полны тревоги,

Провидя зло и горе впереди,

И как внезапно подкосились ноги?

Мой милый! лежа на моей груди,

     В которой бьется страх, ища спасенья,

     Ты чувствуешь толчки землетрясенья?

Как быть? Повсюду, где Любовь царит,

Бессменно Страх на страже пребывает;

Чуть что, тревогу громко он трубит,

К оружью громогласно призывает.

     А для Амура эта суетня

     Губительней, чем влага для огня.

Сей подлый Страх, спокойствия предатель,

Болячка, пожирающая цвет

Любви, сей ненадежный предсказатель,

Чьи вести – то ли правда, то ли нет,

     Стучится в сердце мне тайком – и глухо

     Про смерть твою нашептывает в ухо.

Ужасный образ мне рисует он:

Свирепый зверь с клыками наготове;

И юноша, что перед ним, сражен,

Лежит растерзанный, в потоках крови;

     Померкнув, смотрит солнце с высоты,

     И никнут обагренные цветы.

Могу ли я, предчувствия скрывая,

Забыть про это или страх унять?

Что делать мне, печаль моя живая?

Как мне теперь пророчицей не стать?

     Смотри: в слезах оракул твой клянется:

     Охота завтра смертью обернется!

Но если должен выйти ты на лов,

Зачем тебе искать тропу кабанью?

Лови лисиц или перепелов,

Скачи во весь опор за робкой ланью

     Иль зайца, свору верную спустив,

     Трави верхом средь пажитей и нив.

Увертлив заяц! Как он ошалело

Летит, не чуя под собою ног,

Виляя и петляя то и дело,

Чуть что, бросаясь опрометью вбок,

     И хочет оторваться от облавы,

     Проскакивая сквозь плетень дырявый.

Порою, чтоб со следа сбить собак,

Выносится он к овцам на пригорок,

Иль, в два скачка перемахнув овраг,

Меж кроличьих прошмыгивает норок,

     Или в оленье стадо мчит с холма:

     Опасность учит, страх дает ума.

Борзые мечутся в недоуменье,

Юлят, поскуливая от стыда,

Пока в густейшем запахов смешенье

Не обнаружат старого следа –

     И вновь несется лай; и вторит эхо,

     Как будто в небесах идет потеха.

Меж тем косой, ушами шевеля,

Прислушивается настороженно –

И вняв летящим вдаль через поля

Раскатистым и рьяным звукам гона,

     Дрожит, как старец, хворью изнурен,

     В ночи заслыша погребальный звон.

Прыжок – и вновь он мчится наугад,

Спасения ища от псов матерых,

Кусты колючие его язвят,

Любая тень пугает, каждый шорох.

     Все гонят оказавшихся в беде,

     Увы, им нет сочувствия нигде!

Так погоди, еще послушай малость;

Не вырывайся, милый, не пущу!

Прости, коль я немного заболталась,

Ведь я отговорить тебя хочу

     От схватки с диким вепрем; и не диво,

     Что в горести любовь красноречива.

О чем вела я речь?» – «Мне все равно;

Пусти!» – «О, снизойди к моей тревоге

И выслушай!» – «Оставь; уже темно:

Я упаду, не разобрав дороги».

     Она в ответ: «Мой мальчик, не ворчи:

     Желанье – лучший поводырь в ночи.

А если и споткнешься ты случайно,

Знай: то земля подвох изобрела,