Венец - [3]

Я не за себя волнуюсь! Я-то — «мышь белая, генномодифицированная». Вчера с утра выспавшаяся. С тех пор почти и не напрягался: всего-то делов — Киев взять. А вот партнёры у меня… люди пожилые, утомляющиеся.

«Всенощная служба» — знаю. Всенощная коронация… никогда не пробовал.

Х-ха! Я никакой пока не пробовал! «Всё когда-то случается в первый раз». Здесь «первый» — на весь мир. Так я ж попандопуло! «Головой в новизны с разбега».

Поймал Искандера, объяснил.

Какое счастье, что я ему Плутарха посылал! — Хоть разговаривать можно. Разослали сеунчеев звать епископов. Чем больше — тем лучше. А кто не придёт — ему же хуже.

Переяславльский и Ростовский — мгновенно, «как штык». В смысле: «как рожно» — штыков тут нет. Уже бегут. А вот Смоленский Михаил гонцу в ответ не мычит, не телится:

— Надобно помолиться.

И бегом к Благочестнику — совета спрашивать.

Ну и фиг с тобой, нам и так хватит.

Снова к Искандеру:

— Мертвяки по двору валяются. Непорядок: тут государь на престол садиться пойдёт, а тут кровища с дермищем по всему двору. Вляпается же.

Смотрит непонимающе. Туповат наследник.

Тормозит: ночь штурма, крутая рубка, первая победа. Да ещё какая! Герои! Витязи! Итить-ять их противопехотно. Но дерьмо-то убирать надо. И ждать мне некогда.

— Вели гридням своим. Да позови обозных. И выкинь посторонних из детинца. Если какая-нибудь гнида недорезанная в самый момент с ножом кинется… Ты ж тут главный.

Он главнокомандующий — пусть и командует. Главно.

Оне-с — думают-с. Ну-ну. А я пока с Антонием Черниговским сценарий прикину.

В храме уже шла приборка: прямо в дверях столкнулся с группой несунов — мертвеца тащат.

— Забрался, вишь ты, на хоры. Да тама кровью и истёк. Нам-то невдомёк, а сверху-то кап-кап. Пошли, глянули…

— Тащите. Там вон, где Бабий торжок, в рядок складывают.

Только вошёл — крик. Какой-то поп у Антония пытается чашку большую отобрать. Поп здоровый, толстый, Владимирский. А Антоний хоть и старенький, а цепкий: уцепился за чашкину ножку и на ней болтается. Но не отдаёт.

— Охрим, убери дурня с храма.

Охрим приблизился. Огляделся. Приложился. Владимирскому по почкам. Тот продышался и с колен в крик:

— Да я…! Самому…! Вас всех… так, и так, и эдак…

Подошли двое моих мечников, посмотрели. Сделали дурню «коробочку» щитами по ушам. Вынесли болезного на белый свет.

Нормалёк — уменьшаю мировую энтропию. Пока только в Десятинной. Но, факеншит, что со «Святой Русью» делать? Вот так, с парой мечников, по стране ходить и со всех встречных ушей пыль стряхивать?

Антоний отдышался, прислуге навставлял, присел ко мне на лавочку под аркой, в затишке. Начали прикидывать порядок мероприятия.

— Пантелеймошка, пиши. Действие первое: в храм собираются епископы в полной парадной форме. С регалиями, с архи- и не очень мадритами.

Тут у меня сразу вопрос:

— Антоний, Поликарпа, игумена Печерского, выпускать? Он нынче в Порубе сидит.

Этот Поликарп — первый, в русских документах упомянутый лет через пять, архимандрит.

— Не-не-не! Христом Богом! Не надо его! Буянить будет, сквернословить, за бороды хватать, одежды рвать…

Значит, архи- не будет. Одни простые мандриты. Как-то… целостность картины нарушается. А где я их возьму?! — Не завелись ещё такие на «Святой Руси».

— Ладно. Ты — старший по команде. Как учитель твой Онуфрий четверть века назад. О! Началось.

Оперативно гонцы отработали: архипастыри явились по вызову и уже кучкуются помаленьку у входа в ожидании «третьего звонка». Буфет? — Нет. Ни — буфета, ни — гардероба. Ну, тогда и отопления не надо.

Княжий сеунчей докладывает:

— К Поросьскому и Белгородскому послали. Но они, ежели приедут, то только завтра к ночи.

— Ну и фиг с ними.

— И Смоленского Михаила нет.

— Ну и фиг с ним ещё раз. Глянь! Инсигнии подвезли! Заноси-раскладывай. Как некуда?! Тащите стол! Откуда-откуда… из любого дворца! И скатёрку побогаче! Бегом!

Притащили, поставили, накрыли. Под пристальными взглядами архиереев и шушуканьем певчих и служек разложили весь венчальный гарнитур: венец, бармы, цепь «аравийского золота» с частицей «креста животворящего», «крабицу сердоликову из нее же Август кесарь веселящийся». Чего-то не хватает…

— А где крест?

— Который? Животворящий — вот.

— Главный. Княгини Ольги.

Сгоняли в Михайловский Златоверхий, набили там кому-то морду, притащили самую первую святыню христианскую «Святой Руси»: крест дубовый, осмиконечный.

«Крест деревянный иль чугунный назначен нам в грядущей мгле…»

В «грядущей» — вариативно, а вот в той же «мгле», но «прошедшей» — однозначно.

«С чего начинается Родина?» — теперь знаю. Русская православная родина начинается с греческого дубового полена. Фигурно вырезанного.

Блок прав: «Нам внятно всё. И острый…, и сумрачный…».

Или вот такой: резной «в своей дубовой кирпичности».

* * *

Ольга крестилась в Царьграде, где и получила в дар эту деревяшку. Другие деятели золотые кресты получали, самоцветами изукрашенные, а ей — полено. То-то она позже императора крыла… нелицеприятно, грозилось басилевса в Почайне выдерживать, как она его в Суде дожидалась, в Рим послов посылала.

Прошло двести лет. И где те блестяшки? Не то драгоценно, что злато-серебро, изумруды-яхонты, а то, что это «полено» — «заря перед рассветом» возле сердца своего носила.