Вендетта, или История одного отверженного - [118]

«Я однажды дал ему денег», – ответил я уклончиво. Затем вытащил несколько франков и протянул их этому злобному и подозрительному сыну Израиля, который принял мой дар с восторженной благодарностью.

«Благодарю вас за эту информацию, – сказал я прохладным тоном. – Доброго вам дня».

«И вам доброго дня, синьор», – отвечал он, вновь занимая свой стул и глядя с любопытством, как я уходил.

Я покинул ту грязную улицу с чувством слабости и облегчения. История смерти старьевщика была мне поведана в краткой и весьма жуткой манере, и все же в глубине моей души возникло чувство сожаления и скорби. Аскетически бедный, наполовину сумасшедший и совершенно одинокий, он был моим братом по несчастью и безутешному горю. Я задавался вопросом с некоторым содроганием, ожидал ли и меня подобный конец? Когда моя месть будет полностью завершена, превращусь ли я в осевшего, старого безумца и не проведу ли я в один прекрасный день острым ножом по собственному горлу, поставив тем самым точку в конце истории моей жизни? Я прибавил ходу, чтобы стряхнуть с себя болезненные мечты, которые коварным образом закрадывались в мой мозг, и если прежде шум улицы Толедо казался мне невыносимым, то теперь я нашел в нем некое облегчение и отдохновение. Двое ряженых, ярко разодетых в фиолетовые и золотые цвета, проскочили мимо меня, подобно вспышке, один из них выкрикивал старую шутку, которую я едва расслышал и уж тем более не имел ни желания, ни остроумия отвечать на нее. Одна уважаемая знакомая мне дама высунулась на весело украшенный балкон и бросила букет роз к моим ногам; из вежливости я нагнулся и взял его, а затем, приподняв шляпу, поприветствовал черноглазую дарительницу, но через несколько шагов я отдал цветы одному оборванному ребенку. Из всех цветов розы были и все еще остаются самыми невыносимыми для меня. Как сказал английский поэт Суинберн:

«Мне роз теперь друзьями не назвать!».

Моя жена постоянно их носила, и даже в ту ночь, когда я увидел ее в объятиях Гуидо, алая роза рассыпалась на ее груди от этих ласк – роза, чьи опавшие лепестки я до сих пор храню. В лесном уединении, где я ныне обитаю, нет никаких роз – и я очень рад! Деревья здесь слишком высоки, а заросли ежевики и грубого кустарника слишком плотны, поэтому ничего не растет здесь, кроме нескольких видов трав и полевых цветов – тех сорняков, что вовсе не подходят для платья прекрасной леди, и все же мне они кажутся бесконечно более приятными, чем все нежные ароматы садовых растений, чей цвет и запах навсегда останется испорченным для меня. Я несправедлив, скажете вы? Розы не виноваты в моем горе? Верно, однако их аромат пробуждает воспоминания, а я вечно борюсь за то, чтобы забыть!

Я добрался до отеля в тот вечер и обнаружил, что на целый час опоздал к ужину, что представилось весьма необычным обстоятельством Винченцо и вызвало у него немалое беспокойство, которое легко можно было заметить по оживленному выражению его лица, когда я вошел. Уже несколько дней паренек наблюдал за мной с обеспокоенностью; моя рассеянность, длительные одинокие прогулки, которые я имел обыкновение совершать, вечера, которые я проводил, закрывшись в своей комнате за письменным столом, – все эти признаки моего странного поведения натягивали струны его терпения до предела, в чем я уже не сомневался, так что я стал замечать, что ему непросто теперь давалась обычная сдержанность, такт и молчаливость. В тот раз я поужинал очень быстро, поскольку уже пообещал моей жене и двум ее подругам быть вечером в театре.

Когда я туда приехал, она уже сидела в своей ложе и выглядела потрясающе прекрасной. Она надела какое-то мягкое облегающее бледно-желтое платье и драгоценности бандита, подаренные мною через Гуидо, которые сияли на ее непокрытой шее и пальцах. Она приветствовала меня со своим обычным детским восторгом, когда я вошел с дежурным подарком для нее – дорогим букетом на перламутровой подставке с бирюзовой отделкой. Я кивнул ее подругам – с обеими я был знаком – и затем встал позади нее, глядя на сцену. Комедия, которую показывали в тот вечер, представляла собой легкомысленную чушь, основанную на старой затасканной истории: молодая жена, старый муж-меценат и ее любовник с самыми благородными принципами. Муж был обманут (естественно), и главная смешная сцена состояла в том, что его вышвырнули вон из собственного дома в халате и тапочках под проливной дождь, в то время как его супруга (которая представлялась здесь особенно «невинной») наслаждалась шикарным ужином с ее высокоморальным и благодетельным воздыхателем. Моя жена довольно смеялась над плоскими шутками и бездарными эпиграммами и особенно аплодировала актрисе, которая успешно исполнила главную роль. Она, кстати, была дерзкой и наглой старой клячей с хитренькими блестящими черными глазками, которая трясла головой и шумно раздувала свою пышную грудь всякий раз, когда выплевывала слова «проклятый злодей, старый монстр!» своему смущенному мужу; этим она производила ошеломляющий эффект на зрителей, которые ей полностью сочувствовали, хоть она и находилась в несомненном заблуждении. Я наблюдал за Ниной с некоторой насмешкой, когда она кивала своей прекрасной головкой и отбивала веером в такт музыке. Я наклонился к ней.