Вена (репортажи 1919-1920 гг.) - [16]
Покуда он, закинув ногу на ногу, почитывает на кожаных подушках свежий номер «Бомбы»[33], в контору вваливается очередной биржевой погорелец.
– Лиры покупаете?
Молчание.
– Лиры никому не нужны?
Элегантный молодой человек за прилавком конторы только снисходительно улыбается. Чудак с лирами – это, конечно, спекулянт. Он, что называется, доспекулировался. Просчитался в своих спекуляциях. И теперь у него полно лир. Можно почти физически ощутить, как они его отягощают. Висят на шее, как булыжник на груди самоубийцы, бредущего топиться. Голова его понурена. От невыносимого бремени итальянской лиры.
Тем временем наш выкрутившийся счастливчик чрезвычайно увлечен изучением «Бомбы». О, какое шикарное декольте! Нащупав элегантный, в золотой оправе монокль, болтающийся на черном шелковом шнурке, любитель журнального чтива привычно зажимает его между правой щекой и корнем носа, широко раскрыв правый глаз. Левый глаз при этом непроизвольно прищуривается и то и дело хитро подмигивает полуприкрытыми веками.
Какое шикарное декольте!
– Так что, лиры не покупаете?
Счастливчик с притворным изумлением вскидывает монокль:
– Ого! Лиры! Лиры нынче ничего не стоят. Крона взлетела.
– Я отдам лиры по полторы тысячи.
– Да я свои по тысяче семьсот сорок продал.
– Когда?
– Вчера.
– Меня они обрили подчистую.
– Что, совсем наголо?
– Под ноль.
– М-да, вот уж горе, так горе. Я слышал, Горовиц застрелился. Сто тысяч долларов потерял.
– Кто застрелился?
– Горовиц!
– Так Горовиц – это я!
– Ах, вон что… – Счастливчик рассеянно роняет монокль. Выкарабкавшийся из-под монокля глаз сладострастно поблескивает.
Ажиотаж около венской биржи (1920 г.)
Повернувшись, Горовиц уходит. С бременем лир на шее. Уходит, не попрощавшись. В голове крутится лишь одно: «Никто не купит! Ни одна собака не купит! Чтоб тебя кондрашка хватила!»
Счастливчик снова вставляет в глаз монокль и углубляется в «Бомбу». Шикарное декольте!
Небрежно перелистывая журнальчик, он как бы между прочим, роняя слова, будто использованные трамвайные билеты, со смаком произносит:
– Можно подумать, я не знаю, что это Горовиц…
Молодой человек за прилавком конторы восхищенно улыбается. И решает отныне и впредь состоять только в клане счастливчиков.
Но тут талант нужен.
22.02.1920
А жур
Что такое продуктовая карточка вам, полагаю, известно? Это такой кусочек картона с буковками и циферками.
Буковки на ней никакого дидактического смысла не несут, их просто нужно при подобающей необходимости вырезать ножницами.
К примеру, когда и если городские власти решают «выбросить» мармелад или какую-то еще провизию.
Ну, а венскую продуктовую карточку легко отличить от всех прочих не только по слову «Вена», крупно пропечатанному посередке, но и по ее… дыркам.
А дырки в ней получаются, когда из нее вырезаешь буковки.
Вырезать же буковки из венской продуктовой карточки приходится в более чем прихотливой последовательности.
Допустим, тебе только что удалось «урвать» новую продуктовую карточку. Она еще целехонькая, все буквы при ней, а дырки – ни одной.
Но тут вдруг объявляют: городские власти сегодня «выдают» мармелад. Но не просто так, а «в обмен на букву “М”».
Буковка «М» гордо красуется в самой середине карточки.
Ну, а завтра или послезавтра городские власти решат выдавать другой продукт. Опять-таки не просто так, а «в обмен на букву “Р”».
Как назло!
Почему начинать надо непременно с самой середины? Судя по всему, девиз венского магистрата – «In medias res»[35].
Когда венская продуктовая карточка почти использована, на нее любо-дорого посмотреть. Брюссельские кружева по сравнению с такими ажурными узорами просто жалкая халтура.
Но о чем это я? Я всего лишь хотел подсказать, как с первого взгляда можно безошибочно отличить венскую продуктовую карточку от всех прочих.
14.03.1920
Весна в городе
В витринах центральной части города провозвестьем будущих блузок внезапно расцвели легкие полупрозрачные ткани, а цены взлетели до небес, – словом, коммерсанты заходят с козырей. По утрам окна витрин в больших магазинах приоткрыты, и в них можно видеть декораторов: они священнодействуют, стараясь повыигрышней представить весенний ассортимент. Господин директор, всей физиономией источая приветливое гостеприимство, стоит в дверях подле сияющего золотыми пуговицами швейцара, напыщенностью осанки напоминая распустившийся комнатный цветок. Для усиления сходства его макушка, нагретая лучами весеннего солнца, испускает аромат бриллиантина. Его лаковые туфли нестерпимо сверкают пучками белесых лучей, словно всполохи сварки. Кажется, от его штиблет можно прикуривать.
На уличных перекрестках, словно по волшебству, за одну ночь взошли продавщицы-цветочницы, каждая несет в корзинке свой маленький садик примул, фиалок, анемонов, подснежников… Воротилы-спекулянты в толстенных, как панцирь броненосца, демисезонных пальто небрежно роняют в корзинки цветочниц синенькие бумажки. Продавцы каштанов невозмутимо помешивают в жаровнях сморщенные прошлогодние анахронизмы, от которых исходит прелый дух разогретых воспоминаний о минувшей зиме. На головках дам робко расцветают первые, еще пастельных тонов, шляпки, зато из-под коротких платьев дерзко выглядывают стройные шелковые чулочки. На белокурых, русых, темно-каштановых и чернявых косах болтаются по улицам школьницы с нотными папками в руках. Из внезапно раззявленных ворот школы, словно клубы пара из парового вентиля, вываливается ватага малышни.
