Вена, 1683 - [47]

Быстро сгущавшаяся темнота вскоре прервала бой. Так как Ян Собеский еще не имел сведений о размерах победы и опасался возвращения разгромленных турок ночью, он приказал сохранять бдительность в течение всей ночи и не позволил войскам занять весь лагерь, чтобы не допустить грабежей, которые всегда вели к падению дисциплины. Войска союзников показали при этом необычайную для XVII века дисциплинированность, которой удивлялись даже турки. «Вели себя гяуры с таким благоразумием, — писал Джебеджи-Хасан-Эсири, — что совсем не нарушили своего построения и не ввязывались в грабежи, а только шли, как те мурашки, и палили из пушек и мушкетов (под конец битвы. — Л.П.). Худо бы им пришлось, если бы не двигались с такой осторожностью!.. Ночь ту до самого восхода солнца провела их конница на конях, а пехота простояла на ногах»^{84}.

Турецкое донесение подтвердил и генерал Контский: «Люди ночевали после боя за лагерем в замечательном порядке», — писал он. По мнению Силахдар-Мехмед-аги, союзники вообще не беспокоились о преследовании побежденных турок. Это подтверждает и польский источник: «Лишь на следующий день легкие хоругви конницы устремились за неприятелем»^{85}.

Обрадованный одержанной победой, но и очень сильно утомленный горячим и драматичным днем, Ян III еще вечером осмотрел шатер великого визиря, куда его привел взятый в плен Ахмед-Оглу-паша, после чего с королевичем Якубом устроился на ночлег под огромным дубом среди баварских солдат.

Исторический день 12 сентября 1683 года подошел к концу. Комментируя 250 лет спустя ход венской операции, выдающийся военный историк, генерал Мариан Кукель, писал: «Такое проведение операции и битвы было, несомненно, делом чрезвычайно искусным, проявлением военного гения в наивысшей степени»^{86}.

Один из величайших европейских теоретиков военного дела, прусский генерал Карл фон Клаузевиц, отнес Собеского к числу наиболее выдающихся полководцев всех времен. «Нет ни одной карьеры полководца, которая в большей степени изобиловала бы примерами блестящей отваги и достойной восхищения стойкости, как карьера Собеского», — утверждал он^{87}.

ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

В понедельник 13 сентября на рассвете воздух потряс страшный грохот, подняв на ноги все войско. Вскоре оказалось, что это «какой-то бездельник поджег порох турок, чей мощный табор стоял на площади». Когда оказалось, что турки спаслись бегством и уже далеко, все бросились грабить захваченный лагерь. К победоносным воинам присоединились жители Вены и прилегающих селений, жаждавшие вознаградить себя за долгие дни тяжелых переживаний во время осады, голод, болезни, а часто и потерю всего имущества. Дисциплина упала, а прежние союзники, освободители и освобожденные, затевали между собой драки за трофеи, без колебаний прибегая иногда и к оружию. «Не один стал паном», — писал потом король о результатах разграбления турецкого лагеря, хотя многие солдаты, часто по легкомыслию, а челядь из опасений, чтобы у них не забрали добычу, распродали за бесценок множество ценностей венским купцам^{88}. Австрийцам досталась вся трофейная артиллерия.

С первого же дня после выигранного сражения между союзниками начались ссоры, постепенно перераставшие в острейший антагонизм. Но пока счастливый Ян III писал Марысеньке:

«Господь Бог наш, благословенный во веки веков, дал победу и славу народу нашему, о какой века прошлые и не слышали. Все орудия, весь лагерь, добро неоценимое достались в наши руки. Неприятель, застлав трупами апроши, поля и лагерь, в конфузе сбежал. Верблюдов, мулов, скот, овец, что они держали на стороне, только сейчас войска наши брать начинают, с которыми турок стадами здесь перед собою гонят; другие же, особливо des renegatis (предатели) на хороших конях и в красивых уборах от них к нам перебегают… Визирь так убегал от всего, что лишь на одном коне и в одном платье. Я стал его наследником, потому как по большей части мне досталось все его великолепие; а это по такому случаю, что, будучи в лагере с самого начала и сразу же за визирем следуя, предал его один палатный и показал шатры его, такие обширные, как Варшава либо Львов, городской стеной обнесенные. У меня все его знамена визирские, которые над ним носят; знамя магометанское, которое дал ему его властелин на войну и которое я днесь же послал в Рим Отцу Святому почтой с Таленти. (В действительности итальянский посланец вез папе Иннокентию XI самое большое из захваченных турецких знамен, ошибочно принятое за святое знамя Пророка. До последнего времени оно находилось в Риме, а не так давно было передано Турции. — Л.П.). Шатры, возы все достались мне et mille d'autres galanteries fort jolies et fort riches, mais fort riches (и тысяча других мелочей, красивых и ценных, и даже очень ценных), хотя еще тьму вещей (до сих пор) не видел. (II) n'y a point de comparaison avec de Chocim (нет никакого сравнения с добычей под Хотином). Сколько одних сайдаков[55], рубинами и сапфирами украшенных, (которые) стоят несколько тысяч дукатов… Достался и конь визирский со всем седлом… Золотых сабель много осталось от войска и других военных принадлежностей… Ночь помешала нам и то, что уходя, страсть как обороняются et font la plus belle retirade du monde (превосходно сформировав вторую линию обороны)… Но вот еще что: визирь взял было здесь в каком-то императорском дворце живого страуса, удивительно красивого, так и его, чтобы нам в руки не достался, велел зарезать. Что за деликатесы имел при своих шатрах, описать невозможно. Имел бани, сад, фонтаны, кроликов, котов, даже попугай был, но он улетел, так и не смогли поймать».