Великий Годден - [22]

– У Тамсин сегодня соревнования, и я обещал, что помогу ей.

– Прекрасно! – сказала я, будучи в скверном настроении. – Желаю весело провести время.

– Ну пожалуйста! – взмолился он. – Пожалуйста, пошли со мной. Ты же знаешь, я совершенно не умею обращаться с лошадьми.

Он выглядел таким несчастным, и я, разумеется, знала, как надо подыгрывать родителям, чтобы они не чувствовали себя нелюбимыми, хотя, к моему стыду, обычно мне это безразлично. Я вздохнула и пошла с ним к машине.

– Какой прекрасный день! – Он хотел начать разговор, но эти слова не сработали, потому что: а) погода меня не интересовала, б) я была так озадачена поведением Годденов, что начало дня казалось мне совершенно дерьмовым. И погода не была исключением.

– О чем задумалась?

Я опять вздохнула и посмотрела в папино открытое лицо.

– Ни о чем, – ответила я, не желая огорчать его интригами подросткового мира. – Просто вспоминаю, а знаю ли я хоть что-то о подготовке лошадей к соревнованиям.

– Для Тамсин важно, что мы будем рядом, сама знаешь.

Да, я это знала. Во время соревнований она начинала винить во всем других людей, паниковать, бояться, что копыта ее пони недостаточно блестят, а грива заплетена как-то неправильно, и разражалась слезами. Не знаю, почему у меня такие вот сестры. Готова поспорить, папа тоже не знает этого. Ни он, ни мама не склонны к нарциссизму.

Мы въехали во двор, и там был зиллиард пони, за которыми ухаживал зиллиард девочек. Пахло лошадиным навозом, жиром из вагончика, где готовили гамбургеры, а за этими запахами чувствовалась вонь беспокойства и волнения. Вот где все начинается, подумала я: анорексия, самобичевание, стремление все контролировать. Мой пони не так хорош, как тот пони. Мы опрокинули барьер. Нужно еще больше работать. Ездить быстрее. Прыгать выше. Нужно вырасти и выйти замуж за банкира, чтобы он оплачивал мое увлечение.

На тренировочной арене было множество детей банкиров, и мне стало немного страшно за Тэм и Дюка. Дюк был грязно-орехового цвета и уже далеко не молод, но когда мы нашли их, оказалось, что он весь из себя глянцевый и готов к бою, его грива и хвост прекрасно заплетены, седло прямо-таки сияет, а Тэм в безупречно белом костюме и черных сапогах выглядит хоть куда.

– Ты великолепна, моя хорошая, – сказал папа и поцеловал ее, и это стало ошибкой с его стороны – она только что убрала волосы под сетку и испугалась, что папа сдвинет ее набок.

– Помогите мне с номером, – сказала она сквозь стиснутые зубы, и папа аккуратно привязал поверх ее куртки нагрудник с номером. Пока он делал это, я держала голову Дюка, а потом пожелала Тэм удачи. Мне хотелось, чтобы она победила – ради Дюка – и не стала бы настаивать на новой блестящей лошадке. И какое-то мгновение я испытывала ностальгию по старым добрым временам, когда все мы ездили на одном и том же пони с дурным характером, не желавшим выполнять наши команды. И грядущее представление показалось неправильным, безрадостным и каким-то жестоким по отношению к пони.

Мы ждали Тамсин у тренировочной арены, и когда выкрикнули ее номер, папа схватился за ограждение и бросил мне взгляд – поехали!

Дюк знал свое дело, и когда Тэм немного ошиблась, приближаясь к препятствию, он самостоятельно удлинил шаг, так что сестра даже не заметила своей ошибки. Я все думала, что она забудет, в каком порядке стоят барьеры, но она не забыла, и Дюк чисто преодолел их, выглядя при этом настоящим чемпионом. Тэм сияла и, когда они покинули арену, наклонилась, обняла и поцеловала его.

– Хороший мальчик, – сказала она, и я подумала: «Хорошая работа, Тамсин. Она все еще любит своего пони, и, значит, у нее нет никаких проблем».

Никто больше не прошел чисто всю дистанцию, так что дополнительных заездов для определения победителя не потребовалось, слава Аллаху-Иегове-Зевсу, и когда папа произнес все положенные поздравления и заверения в том, что гордится своей дочерью, я толкнула его локтем и показала на машину. Он нервно посмотрел на Тэм, ведущую Дюка в стойло, и сказал:

– Давай рискнем. – И мы спаслись бегством, хихикая как школьники.

До дома было недалеко; когда мы свернули к побережью, то чуть не наехали на Хьюго, идущего по краю дороги с поднятым большим пальцем. Папа притормозил.

– Это Хьюго, – сказал он и остановился: – Запрыгивай, Хьюго.

Мне бы не хотелось, чтобы он говорил «Запрыгивай, Хьюго», словно тот был кенгуру.

– Здравствуй! – сказала я довольно агрессивно. – Здравствуй, здравствуй, ЗДРАВСТВУЙ!

Запрыгнувший Хьюго, казалось, пребывал в легкой панике.

– Ты хорошо проводишь лето, Хьюго? Обжился у нас? – спросил папа, словно Хьюго был стоящей на полке коробкой кукурузных хлопьев.

– Хорошо, – нервно ответил Хьюго.

Опять молчание. На этот раз более длительное. Неловкое. Но мне уже осточертело в одиночку делать всю работу.

Мы миновали нашу подъездную дорожку, и папа остановился у дома Мэлихоуп.

– О’кей, – сказал он преувеличенно дружеским тоном. – Не возражаешь, если я высажу тебя здесь?

Хьюго выпрыгнул из машины, совсем как кенгуру.

– Спасибо, что подвезли, – пробормотал он и, не глядя на нас, захлопнул дверцу.

– Похоже, он славный мальчик, – сказал папа.