Великие женщины великих мужчин - [58]

Начать следует с того, что фундаментальные искажения счастья, закладываемого обоими в свой семейный союз, следует искать в первую очередь в нестыковке ролевых игр. И действительно, и Лев Толстой, и его избранница с особой тщательностью анализируют себя и искренне, со всеобъемлющей ответственностью направляют усилия на достижение счастья друг другом. Но ни неустанная забота, ни позитивные намерения не могут закамуфлировать тот факт, что взоры супругов с самого начала обращены едва ли не в противоположные стороны. Писатель смотрел вовне, постигая жизнь Вселенной, стремясь расшифровать предназначение человека, и легко игнорировал душевные переживания близких, в своей одержимости творчеством слишком мало интересовался даже собственными детьми. Горизонт же Софьи Берс ограничивался внутренним миром семьи, переживаниями о здоровье потомства и никогда не выходил за пределы обывательского мирка. «Я чувствую, что у меня утешение — дети, а у тебя — твоя внутренняя духовная жизнь», — писала она мужу в то время, когда уверенность в достижении счастья почти иссякла.

«Друга себе я буду искать между мужчинами, и никакая женщина не сможет заменить мне друга. Зачем же мы лжем нашим женам, уверяя их, что считаем их нашими истинными друзьями?» — обнаружил Дмитрий Мережковский в записях великого человека, и эту фразу можно считать важнейшим ключом к разгадке тайны краха ветхого семейного здания. К женитьбе в свои 34 года Толстой был уже сформировавшимся писателем (к тому времени он завершил свое первое крупное произведение — «Казаки»), тогда как Софье было всего 18 лет. И даже с учетом готовности ее пламенной девичьей натуры дотянуться до своего мужа, стать достойной его во всех отношениях эта, в сущности, неискушенная девочка изначально могла рассчитывать лишь на тоскливую, монотонную роль помощницы, не более. «Софья Андреевна не идет дальше технической помощи — переписывания — и сама признается, что тут “думать не надо, а следишь и пользуешься разными мыслями другого, близкого человека, и оттого хорошо”. Но она чутьем угадывает настроение автора, ревниво оберегает его интересы». Это — восприятие Владимира Жданова, одного из наиболее скрупулезных исследователей интимных уголков жизни Толстого.

Один из сыновей Толстого вспоминал о вкладе матери в литературное творчество отца: «Она сидела в гостиной, около залы, у своего маленького письменного стола, и все свободное время она писала. Нагнувшись над бумагой и всматриваясь своими близорукими глазами в каракули отца, она просиживала так целые вечера и ложилась спать позднею ночью, после всех. <…> Всю ночь мама сидит и переписывает все начисто. Утром на столе лежат аккуратно сложенные, исписанные мелким четким почерком листы, и приготовлено все к тому, чтобы когда Левочка встанет, послать корректуры на почту».

Важно отдать должное деликатности мужа и терпеливости, тактичности его безропотной и энергичной жены. На какое-то время они заговорили самих себя, одновременно внушили себе любовь друг к другу, потому что страстно стремились ее обрести. На этой не слишком плодородной почве и произрастает иллюзорная уверенность многих биографов, будто в первые семь лет совместной жизни супруги были абсолютными единомышленниками. Действительно, подруга гения «с религиозным воодушевлением» переписывала сотни страниц «Войны и мира», а затем «Анны Карениной». И если, забегая вперед, к этому прибавить шестнадцать беременностей, тяжкое взращивание детей, хлопотное управление имениями и даже издательские хлопоты по отправке рукописей, покажется неудивительным, что «творческое перерождение» мужа-писателя истощившаяся и истрепавшаяся, так и не оформившаяся муза считала обыкновенным безумием.

Да, Софья искренне старалась, и небывалые, на первый взгляд, терпение и готовность к компромиссам — результат традиционного воспитания девушек того времени — часто заводили молодую жену в тревожный душевный тупик, и единственное, что она могла делать, — уходить в себя и «из себя высматривать успокоительную дорожку». Один из сыновей Толстого вспоминал о вкладе матери в литературное творчество отца: «Она сидела в гостиной, около залы, у своего маленького письменного стола, и все свободное время она писала. Нагнувшись над бумагой и всматриваясь своими близорукими глазами в каракули отца, она просиживала так целые вечера и ложилась спать позднею ночью, после всех.

<…> Всю ночь мама сидит и переписывает все начисто. Утром на столе лежат аккуратно сложенные, исписанные мелким четким почерком листы, и приготовлено все к тому, чтобы, когда Левочка встанет, послать корректуры на почту». И хотя в воспоминаниях Ильи, прожившего в целом бездарную жизнь, чувствуется враждебность нереализованного мужчины к гению своего отца, вряд ли стоит сомневаться в самой сути добровольной каторжной деятельности графини.

Конечно, серьезной преградой для душевного единения супругов была удручающая поверхностность Софьи. Она уж слишком контрастировала с духовным поиском и глубиной ее мужа. Софья Берс не способна была стать музой — ей для этого не хватало знаний, любви к себе, целостности натуры. Все упомянутое взращивают на свободе, множат в любви, чтобы превратить в обаяние, а при определенных обстоятельствах — в харизму. Разве Толстой всего этого не видел?! Напротив, он прекрасно ощущал и ее примитивное семейное воспитание недалекими гувернантками, и узкий кругозор, и деревенские девичьи устремления. Удивительно, что расчетливый жених, в течение нескольких лет скрупулезно изучавший кандидатуры девушек, отвергший сестру Софьи интеллектуалку Елизавету, с которой подолгу беседовал о литературе и даже привлек к сотрудничеству в журнале, он выбрал жену всего за неделю, причем сам настаивал на скором браке. Прежним разговорам он предпочел очарование молодости и, разумеется, ошибся, разочаровался. А чего же он хотел?! За приближение к молодому, свежему, неискушенному следует платить самую крупную цену — духовной разобщенностью. Вот он и убедил себя, что жена у него будет следить за домом и потомством, а глобальные идеи мироустройства он будет обсуждать с редкими интеллектуалами. Самим решением выбрать Софью Берс Лев Толстой обрек семейную жизнь на разложение. Сама же жена, замурованная в Ясной Поляне, прибитая детьми, как гвоздями к собственному кресту, могла лишь мечтать о том, о чем обычно мечтают обыватели.