Великие заговоры - [63]

Однако, поскольку вы не хотите осваивать великого искусства войны, каким же образом вы сможете командовать другими, верно и справедливо судить о наградах и наказаниях, заслуженных вашими солдатами? Вы говорите, что здоровье ваше не позволяет переносить тягот и трудов ратных. Дурная отговорка! Не требую, чтобы вы непременно напрягали себя этими трудами, прошу лишь о большей склонности к ним, которую всякий человек показать может даже во время болезни.

Расспросите тех, кто помнит моего брата: он был по натуре несравненно слабее вас, не мог справиться с конем, сколь бы спокоен тот ни был, даже не решался садиться в седло, но ему нравились лошади и нигде, пожалуй, не найти было конюшни прекраснее его.

Из примера этого вы можете усмотреть, что счастливые события и поступки не всегда зависят от тяжких трудов, но и от воли, их порождающей.

Если вы приведете в пример тех государей, дела которых идут прекрасно, хотя они никогда самолично не выступали в поход, то будете правы; но если они лично и не совершают великих и славных дел, не одерживают побед, то хотя бы имеют прилежание и интерес к военным делам и делам государства, умеют подобрать полезных их делу людей из всех слоев общества и заставляют их исполнять это дело. Покойный король Франции[88] сам никогда не бывал на войне, но хорошо известно, до какой степени ее любил и какую славу извлек из походов своих полководцев. Поэтому-то его военные кампании назывались «Театром, или школой, Марса». Склонность его к военному искусству не ограничивалась обыкновенными воинскими делами, он имел интерес и к искусству механики, устраивал мануфактуры, строил верфи, покровительствовал изящным искусствам и наукам, что в конечном счете способствовало тому, что в годы его царствования Франция расцвела так, как никогда ранее при его предшественниках. Вернемся теперь к вашей персоне.

Я человек, и вследствие этого смертен. Кому смогу я оставить завершение грандиозного труда, столь удачно начатого мною? Человеку, похоронившему свой ум, свои лучшие качества в землю, позабывшему то, чем наделил его Господь? Вспомните о вашем упрямстве и дурном образе жизни. Как часто упрекал вас я за это?

Но все было бесполезно. Не стану и теперь говорить более, поскольку вижу, что это пустая трата времени и вы останетесь неисправимы. Вы даже не хотите сделать над собой усилие, и сдается мне, ваше тайное удовольствие состоит единственно в том, чтобы испытывать на себе ненависть окружающих вас людей, ибо то, что должно было бы заставить вас покраснеть, доставляет вам самое полное удовлетворение, что может повести за собой последствия не только губительные для вас лично, но и для всего государства. Воистину прав Святой Павел, уча нас и наставляя словами истины: «Если кто не умеет управлять своей семьей, как сможет он править Божьим градом?»

Не раз укорял вас я за неприличное вам и недостойное вас поведение, естественно проистекающее из вашего образа жизни. Поэтому я решил сегодня объявить вам мои чувства и мысли еще раз. Я решил подождать еще некоторое время, чтобы посмотреть, не захотите ли вы исправиться, — в противном случае, знайте, вы будете лишены наследства и с вами поступят так, как поступают с сухими ветвями на плодоносящем дереве.

Быть может, видя, что у меня нет других сыновей, кроме вас, вы полагаете, что я намерен вас запугать? Смею уверить, вы испытаете на себе всю тяжесть моего гнева, если не измените своего поведения. И поскольку я ежедневно жертвую собой, своим здоровьем, отдыхом, жизнью во имя защиты отечества и народа, я не пощажу жизни сына, который проявляет так мало заботы об участи своих будущих подданных».

Царевич отвечал, что с детства питает отвращение к власти и сам умоляет отца лишить его наследства, прося лишь о пожизненном содержании его бренного существования и добавляя к этому, что никогда не будет злоумышлять против того, кого царь выберет себе преемником, призывая в том Бога в свидетели и клянясь всеми святыми.

«Можно ли верить клятвам столь зачерствевшего во лжи сердца? — возразил царь. — Еще Давид сказал: «Каждый человек лжец». Быть может, сейчас и можно верить в вашу искренность и добрую волю, но когда, узнав о вашей клятве, близкие к вам «бородачи»[89] опять обведут вас вокруг пальца и вынудят нарушить ее, что станете вы делать?

Эти презренные люди, лишенные мною своих чинов и отличий, живы лишь надеждой на вас. Вы их последняя опора. Симпатия, которую вы к ним питаете, заставляет их надеяться на то, что однажды и они поправят свое пошатнувшееся положение.

Да, к ним вы полны благоволения, а помните ли об обязательствах, которые имеете перед отцом? Помогаете ли ему в трудах державства и войны, с тех пор как достигли зрелого возраста?

Нет, к сожалению. Напротив, вы открыто проклинаете и осуждаете то, что я сделал и сделаю еще для счастья моего народа, и у меня есть самые серьезные основания опасаться, что вы уничтожите все дела рук моих, если переживете меня. Поэтому я не могу позволить вам жить, как вам заблагорассудится, сообразуясь только с вашими капризами. Изменитесь, постарайтесь стать достойным положения, которое принадлежит вам по праву рождения, иначе не останется ничего другого, как заточить вас в монастырь. Решайте же скорее, ибо времени у меня нет — здоровье мое со дня на день слабеет, и я не имею сил спокойно взирать на вас».