Великие шпионы - [30]

Я последовал за ним в гостиницу, где все время входили и выходили люди. Он подошел к входной двери и заглянул в ресторан, покрутился по вестибюлю и, проходя мимо меня, пробормотал что-то вроде: «Следуй за мной». Я сообразил, что что-то не так, и понял намек.

Пеньковский прошел по улице несколько сот метров и свернул в переулок между домами, за которым начинались деревянные дома. Когда я приблизился к нему, он сказал: «Грев, быстрее!» Когда я зашел во двор, он продолжал: «Давай быстренько уходи. Встретимся завтра в аэропорту, по за тобой хвост. Иди». А сам скрылся в другую сторону.

Когда я вышел на улицу, там стояли двое. Разумеется, потом на Лубянке мне показывали снимки. У них были фотокамеры».

Винн уже заказал билет на самолет, который вылетал из Москвы на следующий день. Он решил поскорее выписаться из гостиницы и ехать в аэропорт, пока КГБ не передумал и не схватил его. (При всей хваленой вездесущности советских органов они ничего не делают без многочисленных согласований, разрешений и виз, как в любой бюрократической организации.) В 5.30 утра он уже был в Шереметьево.

В аэропорту Винн поначалу не пытался обменять билет. Он просто сидел на скамье в зале ожидания, чтобы увидеть, приедет ли Пеньковский. Разумеется, он старался придать себе самый безобидный вид.

Через сорок пять минут, после того как два такси подкатили к входу в аэровокзал, Винн заметил, как частная машина подъехала к воротам и остановилась. Пеньковский быстро выбрался оттуда и прошел в здание. Сначала он прошел мимо Винна, — так у них было принято, — чтобы определить, нет ли слежки. Потом повернулся и сел рядом с ним. Он сказал Винну, что тот должен немедленно уехать.

С грозным видом накричав на таможенников и кассиров, Пеньковский сам поменял Винну билет на другой рейс, провел его через таможню и посадил на первый же самолет, отправлявшийся на Запад — девятичасовой рейс САС до Копенгагена. Хотя Пеньковскому удалось застращать работников аэропорта, стало ясно, что этой выходкой он надолго лишил себя возможности рассеять подозрения по отношению к себе или хотя бы оправдать свои связи с Винном. Это был акт самопожертвования, и Винн этого не забыл.

В последующие два месяца Пеньковский вместо того, чтобы залечь на дно, удвоил свои разведывательные усилия. Видимо, он понимал, что его песенка спета. А скорее всего, сознавал всю важность того, что делает. Несомненно, в этот период его больше всего волновали ядерные игрища Хрущева.

22 октября, согласно советским источникам, Олег Пеньковский был арестован КГБ. 2 ноября КГБ похитил Гревилла Винна в Будапеште, куда тот приехал с проектом организации передвижной торговой выставки в Восточной Европе. Его доставили в Москву. В следующий раз он увидел Пеньковского сквозь глазок в Лубянской тюрьме.

Возникает неизбежный вопрос: что выдало их? Явно не проницательная, дальновидная следственная работа КГБ или ГРУ. В реальной жизни все идет совсем не так, как в шпионских романах. По канонам детективной литературы, где-то должен был сидеть прозорливый полковник КГБ и терпеливо складывать из кусочков фактов и гипотез мозаику «дела Пеньковского», в которой каждый кусочек, невинный сам по себе, в сочетании с другими позволял увидеть страшную картину. Советские власти наконец показали этого великого сыщика, некоего подполковника А. В. Гвоздилина, хотя лишь спустя два года после суда.

Но в невыдуманной жизни КГБ, с Гвоздилиным или без, понадобилось целых двадцать три года, чтобы докопаться, что отец Пеньковского был белогвардейцем, что никак не свидетельствует в пользу того, что эта организация изобилует комиссарами Мергэ или хотя бы комиссарами Жювами. Ничто не доказывает, что КГБ действовал намного быстрее или проницательнее, пока не установил, что полковник ГРУ предает советский строй.

Пеньковский обнаружил признаки слежки в начале 1962 года, но такое поведение КГБ в отношении самых доверенных советских чиновников — вовсе не редкость. Хотя его случайные встречи с миссис Чизхольм в свете последующих событий могли показаться подозрительными, по существу, никакие связи Пеньковского с иностранцами — даже обстоятельства его случайных встреч — не выходили за рамки служебных обязанностей в ГКНТ и ГРУ. Только к лету слежка сделалась плотной. И даже тогда, по убеждению Винна, КГБ в худшем случае подозревал, что они с Пеньковским занимаются какими-то спекуляциями.

Осторожному человеку следовало бы залечь на дно при первых признаках непрерывной слежки. В июле, например, Пеньковский мог бы отправить сообщение в Лондон, что прерывает связь, оборвать контакты с Западом на несколько месяцев, а прежде всего уничтожить шпионское оснащение в потайном ящике своего письменного стола.

Пеньковский был осторожен, потому что его этому учили, но никак не по характеру. У каждого есть «губрис» — барственная гордость, о чем сказано еще в древнегреческих драмах, и Пеньковский вовсе не был исключением. В некоторых занятиях случается, что излишняя гордость приводит к падению, но жертва своего высокомерия может встать на ноги и заново пробиться к вершинам, хотя при этом делается скромнее и осмотрительнее, наученная горьким опытом переоценки собственных сил. Но шпион ошибается один раз. В этом спорте повторные попытки не разрешены.