Великие голодранцы - [41]

— А как учиться? И где учиться? Я бы хоть сейчас. Прямо с ходу. Ночи бы не спал.

— Читай побольше, — посоветовал Симонов. — И читай не просто так, а со смыслом. Вникай, вдумывайся в прочитанное. Старайся представлять, даже фантазировать. — И, подумав немного, добавил: — На днях мы обсуждали вопрос об учебе актива. И решили… Ты попал в список… Рекомендуем в рабфак на дому…

Он рассказал, что это такое, и сердце мое забилось. Как раз то что надо. Материалы, лекции, задания, консультации. Да, это было как раз то, чего мне недоставало. И я горячо сказал:

— Спасибо, товарищ Симонов! Большое спасибо!

Симонов внимательно осматривал клуб, словно собирался купить его. Несколько раз поднимался на сцену, дважды прошелся за кулисами. Зачем-то согнутым пальцем постучал в стену. И под конец, не скрыв восторга, сказал:

— Здорово, черт возьми! Настоящая победа!.. — И подмигнул прищуренным глазом. — А райкому я все-таки доложил. Малинину всыпали как следует. За то, что посадил тебя.

Мне стало жаль начальника милиции, и я робко заметил:

— А может, это зря? Он же помог нам выиграть время.

— Помочь можно было и по-другому, — возразил Симонов. — Для этого не обязательно было сажать секретаря ячейки. Да еще вместе с классовым врагом. Политическая близорукость. Я бы даже сказал: классовая бесхребетность. И тут ты не перечь. Райком партии сделал правильные выводы.

Потом он принялся расспрашивать о работе ячейки. Расспрашивал подробно, вникал в мелочи. Чем занимались комсомольцы. Как влияли на молодежь? Пожурил за слабый рост.

— Нет, так не годится. Каста получается. И чем скорей вы ликвидируете эту кастовость, тем лучше.

Я не знал, что такое каста. Но спросить постеснялся. И про себя еще раз поблагодарил за рабфак на дому. Вот уж тогда-то я буду грамотным! И тогда не будет этих загадочных слов, которые мешали, как камни на дороге. А Симонов пускай ворчит. Да и упрек был заслуженным. Я не охватывал всего. А как охватишь, если нет знаний? Мало ли приходилось ломать голову над разными вопросами? А ради чего, спрашивается? Чем я лучше или хуже других, что на меня взвалили эту ношу?

— За культуру плохо боретесь, — продолжал Симонов нотацию. — Клуб отвоевали и успокоились. А в клубе пустота. Никаких мероприятий. И никакой культуры вообще. Не обрастаете массами.

— Да какие тут массы? — с отчаянием возразил я. — Люди-то все в поле. Как можно обрастать в такое время?

— Большевики обрастали во всякие времена, — наставительно заметил Симонов. — А нам, комсомольцам, надо брать пример с большевиков…

Слова Симонова удивили меня.

— А мы что ж, не большевики?

— Ну, конечно, нет. Большевики — это коммунисты. Испытанные в революции и гражданской войне. А мы что? Ну, может, большевистские комсомольцы. Да ты не огорчайся, — добавил он, заметив, как поник я. — Комсомольцы — тоже большое дело. Помощники партии, опора коммунистов. А стало быть, смена большевиков. А пройдет время, и сами будем большевиками. Обязательно будем. Только надо за дело браться поактивнее. И организованность развивать, чтобы быть вожаками молодежи… — И пристально посмотрел на меня. — А кто у вас затеял заваруху с кулаками? Кому первому пришел в голову этот гужналог?..

Показалось, что он все знает. Неудобно было скрываться. И все же я не сказал всей правды. Не хотелось выпячиваться. Мог подумать: цену себе набиваю. И потому я неопределенно повел плечами.

— Кто его знает? Как-то так получилось. Сама по себе заварилась каша. А гужналог… Про него многие гуторили…

Симонов положил мне на плечо широкую ладонь, проникновенно глянул в глаза.

— Не ври, Федя. Мне все известно. Скромность — хорошая вещь. Но от друзей можно не таиться…

На душе стало хорошо. От друзей можно не таиться. Значит, он считает меня своим другом. Он, Николай Симонов, секретарь райкома комсомола. Такой умный и такой чудесный парень!

*

Пришлось продать почти весь хлеб нового урожая. Оставили только на семена да и на еду до весны.

— Что будет весной, увидим, — сказала мать. — Как-нибудь выкрутимся. А сейчас помоги, боже…

Отчим пересчитал деньги, завязал в тряпочку и повесил себе на шею. Потом расцеловался с матерью, взял в руки палку и отправился в город.

Пять суток ждали мы его. На шестые он появился на карловской улице. Только вместо посоха держал в руке поводок молодой лошади. Это был стригун. А стригунами таких лошадей зовут потому, что в их возрасте принято стричь им хвост и гриву.

Стригун показался справным. Мы по очереди подходили к нему, трогали за холку, гладили шею и грудь. А Нюрка даже поцеловала его в красивую мордочку.

Только мать не подошла к стригуну. Она смотрела на него не отрываясь, и крупные слезы катились по се щекам. А потом, когда мы отошли от стригуна, сказала с глубоким вздохом:

— Слава тебе господи! Дождались своего праздничка.

Один за другим подходили карловцы. Скоро их набилось чуть ли не полон двор. Они осматривали стригуна, ощупывали его, зачем-то заглядывая в зубы. А дед Редька даже покрутил ему хвост. Этого стригун снести не смог и так лягнул старика, что тот отлетел в сторону.

— Ишь ты, ядрена мать! — проворчал Иван Иванович, вставая и потирая ушибленное место. — Прямо сказать, недотрога. Кубыть, благородных кровей…