Великая Смута - [63]

Но страхи страхами, а события настоятельно торопили Минина и Пожарского к выступлению. Пришла весть, что гетман Ходкевич с большим войском приближается к Москве. Если бы ему удалось прорваться в Кремль и соединиться с осажденными там поляками, то задача ополчения по очищению Московского царства была бы значительно осложнена, так как потребовалось бы гораздо больше сил и растянулось бы на неопределенное время. В этих условиях Пожарский принял непростое решение — выступать. Он отправил два передовых отряда: один во главе с Дмитриевым и Левашовым, а второй во главе с Лопатой-Пожарским с наказом: в стан Трубецкого и Заруцкого не входить, а организовать свои особые укрепленные острожки у Петровских и Тверских ворот. Такая предосторожность оказалась весьма уместной. Готовность Заруцкого к предательству подтвердилась и на этом этапе. Сначала он попытался преградить дорогу Лопате-Пожарскому, но был разбит и обращен в бегство. Через некоторое время он пошел еще дальше. По настоянию Марины Мнишек вступил в переговоры с Ходкевичем о совместных действиях, но и здесь его ждала неудача. О сепаратных переговорах стало известно князю Трубецкому. Разразился большой скандал. В итоге Заруцкий с двадцатью пятью сотнями казаков отступил к Коломне, где к нему присоединилась Марина с сыном, после чего они все направились в город Михайлов.

Трубецкой и оставшиеся под Москвой казаки торопили Минина и Пожарского с прибытием, так как гетман Ходкевич ожидался со дня на день. Четырнадцатого августа ополчение подошло к Троицкому монастырю и остановилось. Вновь возникли сомнения: а не замышляют ли казаки убить князя Дмитрия Пожарского, как они это сделали год назад с Прокопием Ляпуновым? Наиболее осторожные вожди ополчения настаивали на дополнительном договоре с Трубецким, чтобы «укрепиться и друг на друга никакого зло не умышлять». Но угрожающее движение Ходкевича к Москве не давало времени на дополнительные переговоры. Восемнадцатого августа основные силы ополчения выступили к столице. Все предложения Трубецкого расположиться одним лагерем Пожарским были отвергнуты. Он организовал себе особый острог у Арбатских ворот, что было воспринято казаками с особым неудовольствием. Это напоминало им, что они, по существу, противники, которые неоднократно скрещивали свое оружие, проливали кровь друг друга, и только угроза православию сделала их союзниками. Союзниками на время, ибо, как только минует опасность, они вновь могут оказаться по разные стороны баррикад.

Ополчение пришло вовремя, так как 21 августа Ходкевич уже стоял на Поклонной горе, а 22-го, переправившись через Москву-реку около Новодевичьего монастыря, напал на Пожарского. Бой длился более шести часов. Поляки брали верх. Ополченцы, оттесненные к Чертольским воротам (район нынешней Кропоткинской площади), вынуждены были спешиться, но это только усугубило их положение. Поляки могли вот-вот прорваться в Кремль. А Трубецкой с другой стороны реки равнодушно наблюдал за происходящими событиями, не желая вмешиваться: «отстоятся, мол, и одни от гетмана». Но не так думали командиры пяти ополченских кавалерийских сотен, выделенных накануне Пожарским для усиления казачьего стана и находившихся в это время на другом берегу реки. В нарушение приказа Трубецкого, они двинулись на выручку своим, увлекая за собой и некоторые казачьи отряды. Переправившись через Москву-реку, они и решили судьбу боя. Ходкевич, потеряв надежду пробиться в Кремль с этой стороны, отошел к Поклонной горе, чтобы через день повторить свою попытку, но уже с другой стороны. Он перенес лагерь к Донскому монастырю и с рассветом 24 августа повел наступление по нынешним Ордынским и Пятницкой улицам. Гетман рассчитывал на легкую победу, надеялся, что Пожарский, в отместку за бездействие Трубецкого в предыдущем бою, на этот раз также останется безучастным, но ошибся. В Замоскворечье его ждал еще накануне переправившийся Пожарский со своим полком, а у церкви Святого Климента (на Пятницкой) — казачий отряд. Сам Трубецкой находился на берегу реки в районе старых Лужников (в настоящее время — район Павелецкого вокзала).

И на этот раз профессиональное польское войско взяло верх над слабо организованными казаками и плохо обученными ополченцами. Полк Пожарского был втоптан в Москву-реку и вынужден был отступить на другой берег, а казакам пришлось покинуть Климентовский острожек. Уверенный в успехе гетман тут же перенес свою ставку и весь обоз в район церкви Святой Екатерины (на Ордынке), готовясь форсировать реку. Видя свое бессилие и невозможность в одиночку противостоять польскому натиску, Пожарский упросил келаря Троице-Сергиевой лавры Авраамия Палицына, состоявшего при ополчении, уговорить казаков пойти против поляков и не дать им вместе с обозом пробиться в Кремль. И Авраамий, сопровождаемый большим количеством дворян, совершил невозможное. Воодушевленные его горячим словом казаки, а за ними и ополченцы возвратились к месту боя, отбили назад Климентовский острожек и залегли вдоль дорог, готовые умереть, но поляков в Кремль не пропустить. Решительного перелома в битве добился Кузьма Минин. Взяв себе в помощники одного польского перебежчика, он во главе трех сотен дворянской конницы напал на две польские роты, стоявшие у Крымского брода. Атакованные в панике бросились бежать по направлению к гетманскому стану, внося смятение и неразбериху. Видя это, казаки и ополченцы перешли в наступление, и вся польская армия, потеряв 500 человек, вынуждена была отступить на Воробьевы горы. Рассвет 25 августа Ходкевич встречал уже на пути к Можайску.