Великая Смута - [62]

Так сложился этот тандем — Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский.

В конце октября избранный воевода прибыл в Нижний Новгород во главе своей дружины и примкнувших к нему смоленских служилых людей, помещенных Трубецким и Заруцким в Суздальской земле после их изгнания из родных мест поляками. Информация о том, что поднялся Нижний Новгород, распространялась быстро. К нему потянулись земские отряды из Арзамаса, Коломны, Рязани. Однако собранных Мининым денег оказалось недостаточно, и тогда нижегородцы стали рассылать по городам грамоты, возвещавшие о начале второго восстания, сборе ополчения и средств на его содержание. Эти грамоты, как отмечают исследователи, были направлены не столько против поляков, Маринкиного сына и Псковского вора, сколько против казачьих бесчинств. Основная мысль грамоты заключалась в следующем: «Надобно нам соединиться и действовать вместе, чтобы не дать казакам сделать ничего дурного».

Всю зиму шло комплектование народной армии. Но не все было так гладко. Амбиции ряда могущественных казанских и нижегородских семейств ослабляли народное движение, так как местные вельможи сочли за бесчестие быть в подчинении у худородного мясника. Препятствия возникли и со стороны подмосковного казачьего стана, в первую очередь атамана Заруцкого, который, присягнув 2 марта 1612 года Псковскому вору Сидорке, направил под Ярославль большой казачий отряд во главе с Просовецким — для того чтобы воспрепятствовать соединению нижегородской рати князя Пожарского с ярославцами и ополчениями поморских городов. Однако посланный из Нижнего передовой отряд опередил казаков, и Ярославль остался за земцами. А следом за авангардом уже двигались основные силы ополчения, числом не менее 20 тысяч. Кроме отрядов из Поволжья и Северной Руси, в ополчении было около 3 тысяч «добрых» казаков и тысяча стрельцов, сибирские татары под командованием царевича Арслана и татарские отряды из Касимова, Романова, Темникова, Кадома, Алатыря и Шацка. По мере их продвижения, с радостью воспринимавшегося местными жителями, ополчение обрастало все новыми и новыми участниками, пополнялась и его казна. Движение народной армии не на шутку испугало и казаков, стоящих станом под Москвой. Трубецкой и Заруцкий прислали Пожарскому грамоту, в которой они винились в том, что присягнули Псковскому вору, раскаивались в этом и уведомляли, что «отстали от него (Сидорки. — Ю.Ф.) и целовали крест, что вперед им никакого вора не затевать, а быть с нижегородским ополчением в совете и соединении, против врагов стоять и Московское государство очищать».

Но вожди ополчения уже решили для себя: с казаками не соединяться.

Тревожные известия поступали из Костромы. Ее жители доносили Пожарскому, что местный воевода Иван Шереметев «прямит Владиславу и не хочет пускать нижегородское ополчение в город». Пришлось идти всей ратью на Кострому, и когда ополчение вошло в посад, горожане поднялись против своего воеводы и чуть не убили его. Оставив на костромском воеводстве князя Романа Гагарина, Пожарский в первых числах апреля прибыл в Ярославль. Здесь-то он и узнал о трагической гибели патриарха Гермогена (17 февраля), проклявшего перед смертью русских прислужников польского короля и благословившего народное ополчение, идущее на очищение Московского государства. А поход на Москву все откладывался: своих сил было недостаточно, приверженцы Сидорки-Лжедмитрия захватили Углич и Пошехонье, шведы — Тихвин, не внушал доверия и подмосковный казачий стан Трубецкого и Заруцкого. Время решительных действий еще не наступило.

А из Ярославля, ставшего временной столицей Московского царства, по городам Руси пошла новая грамота, где подпись Пожарского стояла лишь на десятом месте, а Минина — на пятнадцатом. Там, конечно же, был призыв к сбору средств и ополчения, осуждение казачьих бесчинств, неприятие польско-литовских порядков, но главное — в грамоте была изложена настоятельная просьба прислать в Ярославль делегатов от всех чинов и сословий, чтобы они, войдя в Совет всей земли Русской, избрали нового государя. Чтобы нейтрализовать шведов и отвратить их от активного вмешательства в московские дела, Пожарский затеял с ними вялотекущие переговоры без каких бы то ни было обязательств со своей стороны. Изменились настроения и в подмосковном казачьем лагере. Памятуя свое обещание «вперед никакого вора не затевать», казачье правительство объявило Сидорку самозванцем. После этого специально посланный отряд захватил его и 1 июня доставил под конвоем в Москву, где очередного Лжедмитрия ждали скорый суд и казнь.

А ополчение тем временем приобретало боевой опыт: из Антониева монастыря в Бежецком уезде были изгнаны запорожские казаки, из Пошехонья и Углича — великорусские, под Переяславлем потеснены отряды Заруцкого. Успешно боролся Пожарский и с местническими спорами и внутренними раздорами в своем стане. Для этого в качестве третейского судьи из Троицкого монастыря был призван бывший ростовский митрополит Кирилл, который оперативно и весьма успешно разбирал тяжбы начальников о старшинстве.

Почему Пожарский сидел в Ярославле? Кого он боялся? Поляков? Исследователи дают однозначный ответ: он боялся казаков. Боялся, что они, профессиональные воины, войдут в сговор с такими же профессионалами — вольными шайками запорожских казаков и польских авантюристов, нападут на плохо обученное ополчение, побьют в первую очередь «лучших людей» и посадят на престол своего, казацкого царя, хоть того же Маринкиного сына под регентством Ивана Заруцкого. Эти опасения вскоре подтвердились неудавшимся покушением на жизнь князя Пожарского, организованным подручными атамана.