Величайшие русские пророки, предсказатели, провидцы - [23]

Больничное начальство надлежащие меры принимало, однако сочувствующие Ивану Яковлевичу смоляне, число которых росло день ото дня, любыми способами, включая подкуп персонала, стремились проникнуть в больничное заведение. Посетители шли потоком, как паломники, в Смоленске ширились разговоры, что стяжатели-чиновники гнобят в больнице блаженного правдолюбца, который обличал растратчиков казенных денег. Недовольство росло, и это вынудило Смоленское губернское правление отменить предписание о строгой изоляции Ивана Яковлевича. Молва о прозорливце и обличителе, давно выйдя за пределы Смоленска, достигла наконец и Петербурга, и из столицы стали делать запросы властям Смоленской губернии по поводу их действий, связанных с содержанием больного взаперти в больнице.

Напуганные потенциальными неприятностями, смоленские чиновники принялись изыскивать способ освободить городскую больницу от обузливого пациента. И вскоре гражданский губернатор Смоленска, где не имелось психиатрической лечебницы, обратился к военному генерал-губернатору Москвы с запросом в тамошний приказ общественного призрения по поводу вакантного места в доме умалишенных при Екатерининской богадельне, или Московском доллхаузе[18]. Место освободилось лишь через год, и 17 (30) октября 1817 года Иван Яковлевич Корейша был направлен в приказ общественного призрения Московской губернии. И уже оттуда под конвоем — в Московский доллхауз.

Большинство жителей Смоленска чувствовали сердечное расположение к Ивану Яковлевичу, и потому, чтобы не вызвать возмущения своими действиями и не встречать им препятствия, власти города приняли решение скрытно вывезти доброго советника смолян. Посреди ночи его связали, уложили в обыкновенную телегу, покрыли рогожами и так повезли в Москву, где он якобы как человек буйный и представляющий опасность для общества был сдан в больницу умалишенных, в которой и оставался до конца своей жизни.

Что касается переезда из Смоленска в Москву и того, куда он попал и в каких условиях оказался, то Иван Яковлевич впоследствии нередко сам об этом рассказывал в третьем лице посетителям. Биограф его А. Ф. Киреев в своей книге «Юродивый Иван Яковлевич Корейш» приводит этот своеобразный рассказ. Вот он:

«Когда суждено было Ивану Яковлевичу переправляться в Москву, то ему предоставили и лошадь, но только о трех ногах, четвертая была сломана. Конечно, по причине лишения сил несчастное животное выдерживало всеобщее осуждение, питаясь более прохладою собственных слез, нежели травкою. При таком изнуренном ее положении мы обязаны были своей благодарностью благотворному зефиру, по Божьему попущению принявшему в нас участие. Ослабевшая лошадь едва могла передвигать три ноги, а четвертую поднимал зефир, и, продолжая так путь, достигли мы Москвы, а октября 17 взошли и в больницу. Это начало скорбям. Возчик мой передал обо мне обвинительный акт, и в тот же день, по приказу строжайшего повеления, Ивана Яковлевича опустили в подвал, находящийся в женском отделении. В сообразность с помещением дали ему и прислугу, которая, по сердоболию своему, соломы сырой пук бросила, говоря: чего же тебе еще? Дорогой и этого не видал; да вот еще корми его всякий день, подавай воды с хлебом, а в бане жил, что ел? Погоди, я сумею откормить тебя; у меня забудешь прорицать!»

Рассказ Ивана Яковлевича отмечен юмором и поэтичностью, пусть и окрашенными в печальные тона, но на самом деле он оказался в нечеловеческих условиях: его приковали цепью в углу подвала, постелью ему служила гнилая солома, пропитанием — кусок хлеба и кружка воды, да и то не каждый день приносимые. Врачи в подвальные помещения больницы наведывались очень редко, так что несчастные больные находились в полной власти самоуправной и жестокой санитарной прислуги и надзирателей. Корейша в короткое время исхудал так, что стал походить на скелет, обтянутый кожей. Наверное, он так бы и сгинул в подвале дома умалишенных, но благо неоднократные обращения пациентов и их родных с жалобами на произвол персонала привели к смене руководства больницы и принципов содержания больных.

Ну, а теперь дадим слово доктору Зиновию Ивановичу Кибальчичу, возглавлявшему Московский доллгауз с 26 июня 1811 года по 5 сентября 1828 года, приведя выдержки из его «Известия о доме сумасшедших в Москве и о способах лечения в нем употребляемых», которое было опубликовано в 1821 году в № 11 «Журнала Имп. Человеколюбивого Общества». Начав с того, что «пользование разного рода сумасшедших не может иметь постоянных или общих правил», доктор Кибальчич далее говорит: «Весьма трудно в доме умалишенных узнать настоящую причину болезни. Большая часть поступает туда таким образом, что нет совершенно никакой возможности узнать что-либо положительного об их болезни. Родственники присылают умалишенных в больницу более с тем намерением, чтобы избавиться от них, предохранить себя от несчастий, нежели для того, чтобы их вылечить».

А через два абзаца он переходит к способам лечения, давая такое их впечатляющее описание:

«Если нужно неистовому сумасшедшему бросить кровь, в таком случае пробивается жила сильнее обыкновенного. За скорым и сильным истечением крови вдруг следует обморок и больной падает на землю. Таковое бросание крови имеет целью уменьшить сверхъестественные силы и произвести в человеке тишину. Сверх того прикладываются к вискам пиявицы, и если он в состоянии принимать внутрь лекарства, то, после необходимых очищений подбрюшья, дается больному багровая наперстяночная трава с селитрою и камфорою, большое количество холодной воды с уксусом: также мочат ему водой голову и прикладывают к ногам крепкое горячительное средство. Все усыпительные лекарства почитаются весьма вредными в таком положении. По уменьшении той степени ярости, прикладывают на затылок и на руки пластыри, оттягивающие влажности. Если больной подвержен чрезмерно неистовым припадкам бешенства, то ему бросают кровь не только во время припадка, но и несколько раз повторяют, дабы предупредить возвращение бешенства, что обыкновенно случается при перемене времени года.