Величайшие русские пророки, предсказатели, провидцы - [24]

Что касается до беснующихся и задумчивых сумасшедших (maniaques et hypo[cho]ndriaques), подверженных душевному унынию или мучимых страхом, отчаянием, привидениями и пр., то, как причина сих болезней существует, кажется, в подбрюшье и действует на умственные способности, то для пользования их употребляется следующее: рвотный винный камень, сернокислый поташ, ялаппа (рвотный корень), сладкая ртуть, дикой авран, сабур, слабительные по методе Кемпфика, камфорный раствор в винной кислоте, коего давать большие приемы с приличными побочными составами. Белена, наружное натирание головы в подвздошной части рвотным винным камнем, приложение пиявиц к заднему проходу, нарывные пластыри или другого рода оттягивающие лекарства производят в сем случае гораздо ощутительнейшее облегчение, нежели во время бешенства. Теплые ванны предписываются зимой, а холодные летом. Мы часто прикладываем моксы (тоха) к голове и к обоим плечам и делаем прожоги на руках (cauteres).

<…> В больнице сей употребляется хина в том только случае, когда догадываются, что слабость была причиною болезни, например, после продолжительных нервных горячек и пр.»

Чтобы составилось полное представление о тогдашнем положении дел в Московскм доллгаузе, обратимся к его «Истории» за авторством русского психиатра профессора Николая Николаевича Баженова. Отмечая про переполнение учреждения Кибальчича к 1919 году, он говорит об относящемуся к этому же году роковому последствию этого переполнения, а именно о «деле о покупке цепей для беспокойных больных», которое сохранилось в архиве больницы.

В оправдание Кибальчича надо сказать, что вопрос этот инициировал не он сам, а его начальник, полицейский смотритель Боголюбов, в своем рапорте главному надзирателю по фамилии Сохацкий. Вот этот, «любопытный», по мнению Баженова, документ:

«При доме умалишенных состоят с давнего еще времени цепей железных для беспокойных и приходящих в бешенство людей, одиннадцать: из коих многие были уже неоднократно починиваемы и чрез то остаются почти безнадежными, но как ныне умалишенных помещением в доме умножается и бывают более таковые, коих по бешенству их необходимо нужно, дабы не могли сделать какого вреда, содержать на цепях, но тех становится недостаточно, для чего и потребно искупить оных в прибавок к означенным старым вновь четырнадцать, что и составит всего двадцать пять цепей, о чем имею честь донести».

Сказано — сделано. За рапортом последовала резолюция Приказа общественного призрения, согласно которой «инвентарь» больницы пополнили четырнадцать железных цепей «с принадлежащими им обручами». «Так как всех цепей было 25, — пишет далее профессор Баженов, — а наличность больных на 1-е января 1820 г. достигается 113 человек, то приходится заключить, что почти четвертая часть всего учреждения сидела на цепи».

Что до Ивана Яковлевича, ему на цепи, заключенному в сыром подвале, подобном темной, тесной яме, изолированно от остальных довелось провести три года, вынужденному, как и несчастной лошади из его собственного рассказа про скорбное путешествие из Смоленска в Москву, «выдерживать всеобщее осуждение, питаясь более прохладою собственных слез». С этой фразой, возможно, связано происхождение прозвища, которым наделил сам себя Корейша и которое он зачастую использовал в качестве подписи во время нахождения в психиатрической больнице: «Студент прохладных (или холодных /хладных) вод», — подразумевая горестный жизненный опыт слез и страданий.

Кстати, тот самый полицейский смотритель Боголюбов оставил свидельства о необъяснимой прозорливости смоленского юродивого. Он рассказывал, что на третий день после доставления Иоанна Яковлевича в Москву заболела его, Боголюбова, младшая дочка: у девочки был сильный жар, она металась на кровати, при этом говорила бессвязно и непонятно в состоянии бессознательности. Смотритель услышал мимоходом, как люди, которые доставили его в поднадзорную ему больницу, говорили, что Иоанн Яковлевич исцеляет всякие недуги и раскрывает затаеннейшие тайны. Он решил посетить его и справиться о болезни своей дочери, о том, поправится ли девочка. Как только он вошел в помещение, где тот содержался, Иоанн Яковлевич, словно предупреждая вопрос, который уже хотел было произнести Боголюбов, сказал громким голосом, обращаясь к прислужнику, подметавшему пол в комнате: «Ох, больно, жалко! Ох, корь, корь — три дня помечется, повысыпит — на третий день здоровье». Приехавший двумя часами позже врач диагностировал у дочери смотрителя корь. Для течения этой болезни характерно высыпание именно на третий день. Другая часть пророчества Корейши тоже оказалась истинной: дочь Боголюбова оправилась от болезни, правда, не на третий, а на девятый день.

С его же, Боголюбова, слов следует, что 21 февраля 1819 года Корейша позвал его и, едва он к нему вошел, вскричал: «Прими странника в дом!» Не ожидавший к себе никаких посетителей полицейский смотритель сначала пришел в недоумение, а потом заключил, что к нему эти слова Ивана Яковлевича отношения не имеют. Тот в свою очередь, видя отражение некоторой растерянности в его лице, затопал ногой и повторил, чтобы Боголюбов принял странника в дом.