Век перевода. Выпуск 1 - [66]

И огляделся вокруг Томлинсон, но толку с того — ни шиша;

Смеялась нагая звезда над ним, нагою была душа,

И ветер, что выл среди Светил, его, будто нож, терзал,

И так о добрых своих делах у Врат Томлинсон рассказал:

«Об этом я слышал, а то — прочел, а это — сам размышлял

О том, что думал кто-то про то, что русский князь написал».

Скопилась стайка душ-голубков, поскольку проход закрыт;

И Петр ключами устало тряхнул, он был уже очень сердит.

«Ты слышал, ты думал и ты читал — вот все, что сказал ты нам,

Но именем тела, что ты имел, ответь — что ж ты делал сам?»

Взглянул Томлинсон назад и вперед, но не было пользы с того;

Была темнота за его спиной, Врата — пред глазами его.

«О, это я понял, а то — угадал, об этом — слыхал разговор,

А это писали о том, кто писал о парне с норвежских гор».

«Ты понял, ты слышал, — ну ладно… Но ты стучишься в Райскую Дверь;

И мало здесь места средь этих звезд пустой болтовне, поверь!

Нет, в рай не войдет, кто слово крадет у друга, попа, родни,

И кем напрокат поступок был взят, — сюда не войдут они.

Твоё место в огне, твой путь — к Сатане, тобою займется он;

И… пусть та из вер, что ты взял с Беркли-сквер, тебя да хранит, Томлинсон!»

За волосы Призрак его потащил, чтоб, солнца минуя, пасть

Туда, где пояс Погибших Звезд венчает Адскую Пасть,

Где звезды одни от злобы красны, другие — белы от бед,

А третьи — черны от жгучих грехов, их умер навеки свет,

И если с пути они смогут сойти, — того не заметим мы:

Горят их огни иль погасли они — не видно средь Внешней Тьмы.

А ветер, что выл среди Светил, его насквозь пронизал,

И к адским печам он рвался сам — он в пекле тепла искал.

Но там, где вползают грешники в ад, сам Дьявол сидел у Ворот,

Он душу спешившую крепко схватил и перекрыл проход.

Сказал он: «Не знаешь ты, верно, цены на уголь, что должен я жечь,

Поэтому нагло, меня не спросив, ты лезешь в адскую печь.

Я все-таки детям Адама — родня, так что ж ты плюешь на родство?

Я с Богом боролся за племя твое со дня сотворенья его.

Присядь, будь любезен, сюда на шлак», — так Дьявол ему говорил, —

«И нам расскажи о дурных делах, что делал, пока ты жил».

И посмотрел Томлинсон наверх, и там, где спасенья нет,

Увидел звезду, что от пыток в аду сочила кровавый свет;

Тогда он вниз посмотрел, и там, вблизи мирового Дна,

Увидел звезду, что от пыток в аду была, словно смерть, бледна.

Сказал он: «Красоткой я был соблазнен, грешили мы с ней вдвоем,

Она б рассказала, будь она здесь, об этом грехе моем».

«Что в жизни земной был грешок за тобой, — запишут тебе в доход,

Но этот барьер — не Беркли-сквер, ты ждешь у Адских ворот;

И если подруга здесь будет твоя — тебе в том выгоды нет;

За грех двоих здесь каждый из них несет в одиночку ответ!»

И ветер, что выл среди Светил, его, будто нож, терзал,

И так о дурных своих делах у Врат Томлинсон рассказал:

«Раз высмеял там любовь к Небесам, два раза — могильную пасть,

А трижды — чтоб храбрым считали меня — я Бога высмеял всласть».

А Дьявол душу в костре раскопал и дал есть остыть чуток:

«На дурня безмозглого переводить не стану я свой уголёк!

Ничтожнейший грех — дурацкий твой смех, которым хвалишься ты;

Нет смысла моих джентльменов будить, что по-трое спят у плиты».

Взглянул Томлинсон вперед и назад, но пользы не высмотрел он:

Страшась пустоты, толпился вокруг бездомных Душ легион.

«Ну… это я слышал, — сказал Томлинсон, — об этом был общий шум,

А в книге бельгийской я много прочел француза покойного дум».

«Читал ты, слыхал ты… Ну ладно! И что ж? А ну, отвечай скорей:

Грешил ли хоть раз из-за жадности глаз иль зова плоти твоей?»

«Пусти же меня!» — закричал Томлинсон, решетку тряся что есть сил, —

«Мне кажется, как-то с чужою женой я смертный грех совершил».

А Дьявол, огонь раздувая в печи, смеялся из-за Ворот:

«Ты грех этот тоже прочел, скажи?» — «Так точно!» — ответил тот.

Тут Дьявол дунул на ногти — и вмиг к нему бесенята бегут.

«Содрать шелуху с того, кто стоит под видом мужчины тут!

Просеять его сквозь звезд решето! Найти его цену тотчас!

К упадку пришли вы, люди Земли, коль это — один из вас».

На мелких чертях — ни брюк, ни рубах; их — голых — пламя страшит;

И горе у всех — что крупный-то грех из мелких никто не свершит.

Они по углю, крича: «У-лю-лю!», гнали отрепья души

И рылись в ней так, как в вороньем гнезде роются малыши.

Вернувшись назад, как дети с игры, с игрушкой, разорванной сплошь,

Они говорили: «В нем нету души, и делась куда — не поймешь.

Внутри у него — так много всего: душ краденых, слов чужих,

И книг, и газет, и только лишь нет его паршивой души.

Пытали его и терзали его когтями до самой кости,

И когти не лгут — клянемся, что тут его души не найти!»

И Дьявол голову свесил на грудь, не в силах печаль унять:

«Я все-таки детям Адама — родня; ну как мне его прогнать?

Пусть наш уголок далек и глубок, но если в нашем огне

Я дам ему место — джентльмены мои в лицо рассмеются мне,

Хозяином глупым меня назовут и скажут: 'Не ад, а бардак!'.

Нет смысла моих джентльменов сердить, ведь гость — и вправду дурак».

Пыталась к огню прикоснуться душа, а Дьявол глядел на нее,

И жалость терзала его, но он берег реноме свое.

«Проход тебе дам, трать уголь к чертям, ступай к вертелам, вперед! —