Век перевода. Выпуск 1 - [26]

Но их штуки получаются. Гросс-ошибки появляются,

Штуки новые изобретаются; так-с, применим волновую

Мы теорию к эфиру: искривленное пространство!

Уравнения, тем не менее, разбомбили Хиросиму.

Ужас-штука получилась!

Что ж поэт?

Он тоже мифы сочиняет несусветные. Говорит, что среди рифов

Родилась Луна медная. Говорит: сгорела Троя

Из-за странствующей дамы.

Хороша была собою: целый флот вела бровями!

Невозможно; нет же, можно: церковь вместе с государством

Полагаются на мифы исключительно невозможные;

Люди все рождаются свободными, равными — подумать только!

А скитавшийся поэт еврейский по имени Иисус

Есть Бог Вселенной. Подумать только!

СИЯЙ, ГИБНУЩАЯ РЕСПУБЛИКА

Когда Америка легла в заплесневелую рутину,

В империю, огрузнув, превращаясь,

В то время как протест, лишь пузырек в расплаве, возникает

И лопается, масса застывает,

Печально улыбаясь, вспоминаю увядание цветка

Пред созреваньем фрукта, он гниет,

Чтоб снова стать землей.

Рождение из матери; вот торжество весны, затем

Приходит зрелость, а потом упадок

И возвращенье в материнский дом.

Торопишься, спешишь скорей к упадку;

Винить тут некого: жизнь — это хорошо, будь она долгой,

Упорной или же внезапной смертельной роскошью,

Ведь требуются метеоры, как и горы, не менее;

Сияй, республика, что гибнет.

Но для моих детей их удержать хотел бы я

Подальше от грузнеющего центра;

К продажности никто не принуждает.

Когда к ногам чудовища ложатся города,

То остаются горы неизменно.

И, мальчики, примите сдержанно любовь мужчины,

Слуги проворного, непререкаемого господина.

Ловушка в этом есть для благородных душ,

В которую попался, говорят, сам Бог,

Когда ходил пешком он по земле.

ДОМ ТОР

О, если мог ты видеть это место

В грядущем, после смены горстки поколений:

Возможно, в насажденном мной лесу

Останется деревьев несколько,

Допустим, темнолистых австралийцев

Иль кипарисов, бурями побитых;

Их демоны — топор и пламя.

Найди фундамента гранит, источенный водой,

Что мои пальцы двигали,

Заставив камень полюбить соседний камень.

Возможно, что-то и останется.

Но если ты увязнешь в лени на добрый

Десяток тысяч лет,

Там есть гранитный круг на плоскости гранитной

И лавовый поток в глуби залива,

А также устье речки Кармел.

Четыре эти вещи сохранятся,

Как их ни называй. Узнаешь ты залив

По первозданному морскому аромату ветра,

Пусть океан, подобно альпинисту,

На время замер, чтоб передохнуть.

Узнаешь ты его в излучине залива,

Откуда вышли наши солнце и луна

До смены полюсов, и Орион декабрьский

Вечерний был нанизан на шампур залива,

Подобен освещенному мосту.

Приди сюда наутро — и увидишь чаек,

Танцующих с волной над голубой водой,

И месяц убывающий, что служит им партнером,

Ходячий призрак в ярком свете дня,

Что шире и белей любой из птиц на свете.

Мой призрак не ищите: он, возможно, здесь,

Но темен он и глубоко в граните,

Он не танцует на ветру

С безумством крыльев и дневной луной.

БОЛЬШОЙ ВЗРЫВ

Вселенная сжимается и разжимается,

Подобная большому сердцу.

Сейчас всё разбегается, и дальняя туманность

Спешит, пытаясь обогнать свой свет,

В ничто. Но день придет — и вновь

Она сожмется, и флотилии звезд и галактик,

Туманностей и пылевых скоплений

Свой вспомнят дом и в гавань поспешат,

Друг друга сокрушая.

Слипнутся в один комок

И вновь его взорвут, тогда ничто их не удержит.

Не поддается описанью этот взрыв.

Всё-всё, что существует в мире,

Ревет в огне, обломки разлетаются в пространство

Небес, и новые вселенные бриллиантами ложатся

На черную грудь ночи, и опять,

Подобно атакующему копьеносцу,

Далекая туманность мчится в пустоту.

Неудивительно, что завораживают нас фейерверки

И взрывы бомб.

То — ностальгия по Большому Взрыву,

В котором родились мы все.

Однако всё скопление энергий,

Слепивших тот гигантский атом, выживает.

Он соберется из осколков вновь —

Опять последуют диастола и систола большого сердца.

Наш Бог не обещал нам мира,

Напротив, жизнь — и смерть, рожденье — и проклятье.

Большое сердце бьется и накачивает в нас

Артериальный кровоток.

Неимоверно мир красив!

И мы, трагические дети, обезьяны Бога,

Причастны красоте, живем, чтоб ей внимать,

Для этого нам жизнь,

Чтоб видеть красоту, хотя и зубы сжав от муки.

И то не Бог любви, не справедливость

Флоренции во время Данте,

Не антропоид Бог и не диктатор.

Он вечен, бесконечен и беспечен.

Взгляни на моря блеск в ночи: поток отлива

Уносит звезды вдаль — похоже это на паденье наций, —

Рассвет, слоняющийся босиком в долине Кармел,

Встречает море, то и это существует с их красою,

А Взрыв — великая метафора безликого насилья

И корня всех вещей.

Алексей Гришин >{13}

КОНСТАНТЕЙН ХЁЙГЕНС (1596–1687)

ЛАТИНСКИЕ ЭПИГРАММЫ

МОЙ ПОРТРЕТ

За Справедливость, Порядок и Истину вечно радеет Хёйгенс.

Коль видеть его хочешь, так вот он и есть.

Если ж ему кроме этих вменяют иные заслуги,

Знай, это сплетни пустой лживой старухи Молвы!

ЛЕНИВЕЦ

Одр, на котором, как дверь, я со скрипом ворочаюсь, сонный[5],

Как тебе мил этот сон, как ты желаешь, чтоб я

Был бы разбужен лишь вышней трубою в последнее утро

И чтоб не раньше восстал самой последней, седьмой.

РЕМЕНЬ

Тщетно безвинное брюхо стягивать узами станем,

Если прожорливый рот в крепких не держим цепях.

О ДРУГЕ, ПОЗДРАВЛЯЮЩЕМ С РОЖДЕНИЕМ ТРЕТЬЕГО СЫНА