Век моды - [22]

Интересно отметить, что во время этого первого успеха, принесшего Ворту славу и известность, первый из материалов, специально изготовленных для него, была знаменитая парча с рисунком из глаз и ушей, как на портрете королевы Елизаветы I, который так сильно поразил отца в детстве еще в Лондоне. По недосмотру первая заказанная ткань была выткана только с «глазами», поэтому через десять или пятнадцать лет он снова заказал ткань с этим рисунком, и на этот раз все было исполнено правильно: на новом материале, бархате, разновидности того, что ткали во времена Людовика XVI, но не столь тонкого качества. Это была его нежная дань своим детским воспоминаниям. У бедного парня, лишенного спорта и радостей, эта живописная неземная красота была единственным чарующим жизненным опытом детства.

Во время войны 1870 года Дом Ворта закрылся, и ателье было превращено в отделение скорой помощи, чтобы принимать больных из госпиталей. Мы взяли больных пневмонией, дизентерией и всеми болезнями, которые идут по тропам войны, и были очень опечалены несколькими смертями солдат, поступивших к нам уже в безнадежном состоянии. Перерыв в работе на время осады Парижа принес нам множество трогательных доказательств преданности наших клиентов. Одной из них была маркиза де Мансанедо, которая пришла к нам в 1865 или 1866 году, вскоре после своего замужества, и оставалась верной нам и нашим традициям до дня своей смерти. Во время этой мучительной зимы 1870 года она поразила общество, появляясь в летних платьях из муслина. Наконец один из ее друзей спросил: «Но, моя дорогая маркиза. почему вы носите летние платья в декабре?» Маркиза ответила: «Но Париж закрыт. Ворт закрыт. Как я могу заказать себе новое платье?» Как только война закончилась, на нас посыпались заказы из Лондона и Америки, но во время Коммуны[62] мы обнаружили, что отправлять заказы морем было очень трудно. О, это неспокойное время! 22 марта мы наблюдали бессмысленную жестокость. Коммунары построили баррикаду на углу Вандомской площади и улицы Капуцинок. Делегация мирных граждан с синими лентами примирения приблизилась к ним и вежливо попросила, чтобы они убрали пушку, которую они притащили на рю де ла Пэ, и отступила, чтобы можно было свободно заниматься делами.

Жан Филипп Ворт в костюме персидского шаха, изготовленном из знаменитого бархата с «глазами и ушами», Париж 1880-е годы

Маркиза де Мансанедо. Эта дама носила летние платья зимой во время войны 1870 года, потому что Дом Ворта был закрыт, Париж, 1880-е годы

Коммунары ответили на это предложение ружейными залпами, и двадцать невинных граждан были убиты. Их тела лежали на улице сорок восемь часов. Отец приказал, чтобы дверь его магазина оставалась открытой. Через полчаса около трехсот человек укрылись в нашем магазине, в том числе и один из раненых, умерший через несколько минут. Мы смогли спасти жизни нескольких человек, дали им возможность убежать через выход на улицу Волней.

После этого восставшие потребовали, чтобы мой брат Гастон, которому тогда было всего семнадцать лет, присоединился к ним. Чтобы это предотвратить, мы покинули Париж. Нам пришлось выбираться из магазина по отдельности, чтобы не вызвать подозрений, и встретились на вокзале Сен-Лазар, откуда мы отправились на поезде в Гавр.

Послевоенный период, в особенности время пребывания в должности президента Тьера[63], по части светского великолепия отличался крайним консерватизмом. Сыновья были убиты, братья и отцы пропали без вести, деньги обесценились, настроение было депрессивным и пронизанным скорбью. К тому же женщины, от которых все ожидали, что они будут играть ведущую роль, были уже немолоды и лишены светских амбиций. Мадам Тьер была очень красивой женщиной в сороковые годы, за тридцать лет до этого, когда была еще мадемуазель Досн. И даже в последнюю четверть девятнадцатого века остался намек на ее прежнюю красоту в прекрасных плечах и великолепной фигуре. Эта дама приходила к нам каждый год за платьями и надевала их на обеды и приемы в Елисейском дворце. Они обычно были черными, изысканно вышитыми и очень простыми. Но поскольку платья были лишь фоном для знаменитого жемчужного ожерелья, проданного два-три года назад за пять или шесть миллионов франков, мадам Тьер могла позволить себе скромные платья. Нитка жемчуга, между прочим, была столь роскошной, что вошла в коллекцию Галереи Аполлон Луврского дворца, где и оставалась почти пятьдесят лет до недавней продажи. Мои занятия, прерванные войной 1870 года и террором Парижской Коммуны, были возобновлены при правлении Тьера с наступлением мира. В 1872 году мое образование было снова приостановлено, на этот раз серьезной болезнью и долгим выздоровлением. Я сдал экзамены только в девятнадцать лет. Наконец, я получил звание бакалавра и почувствовал, как будто меня выпустили из тюрьмы. Я хорошо помню, что пришел домой и сжег все свои учебники на следующий же день после получения степени! Я стал полноправным сотрудником фирмы отца. Не было ни периода привыкания, ни необходимости осмотреться, никаких споров насчет другой карьеры – на самом деле и мыслей таких не было. Что касается нашей семьи, судьба имела неизбежное завершение. Я уверен, что у отца, который при всей своей доброте был законченным деспотом, даже и мысли никогда не возникало, что мы с братом могли бы думать о чем-нибудь другом, кроме профессии кутюрье. Мы – тоже. Как ни странно, не было сказано ни слова о нашем вхождении в дело. Ни Гастон, ни я никогда не говорили: «Отец, думаю, я должен идти в магазин вместе с вами». Да и он никогда не предлагал нам: «Дети, теперь, когда вы взрослые, мне бы хотелось, чтобы вы начали заниматься делом, которое я для вас создал, и продолжите его». Никаких подобных речей мы не слышали, а просто пришли работать, подобно овцам в загон, и примерно с такой же решимостью. Как мы могли поступить иначе? С рождения окруженные его проблемами, погруженные в его традиции и обожавшие человека, который признавал выше своего лишь два авторитета – Бога и императора!