Век Екатерины - [3]

Ломоносов отрицательно помотал головой. Был он одет в высокую шляпу, наподобие цилиндра, только мягкую.

— Нет, — сказал, — в грозу на море опасно. Посидим у себя в саду возле пруда и попьем холодного квасу — вот и освежимся. А гроза начнется — убежим в дом.

— Может, и не будет грозы вовсе, — не хотела сдаваться дочка. — Что в саду сидеть? Скучно! А на море побегать можно и ракушки пособирать.

Но отец не разделил ее настроений:

— Всё бы тебе бегать да скакать. Взрослая, поди, барышня — сватаются ужо!

Обе девушки захихикали, а Елена проговорила:

— Вот дурак этот Константинов, право слово! Тоже мне, жених! Как петух ощипанный!

И они опять громко рассмеялись.

— Тише, тише, — шикнула на них мадам Ломоносова. — Не прилишно так вести себя, идуши по улис.

— Вовсе не дурак, — возразил Михаил Васильевич ровным голосом. — Человек достойный, обстоятельный, в совершенстве знает европейские языки. Просто староват для тебя. А в иной ситуации я бы согласился.

— Вот уж не хватало! — фыркнула девица. — Не пойду за него ни за что и никогда: нос крючком, а зубы торчком!

От подобного каламбура и Матрена, и Леночка вынужденно захрюкали, сдерживая хохот.

— Глупые вы, глупые, — снисходительно улыбнулся профессор. — Внешность для мужчины — не главное.

— Может, и не главное, но коль скоро кавалер не токмо умен, образован, но и сам собою пригож — это много лучше.

— Начиталась сентиментальных романов — вот и строишь в воображении воздушные замки.

— Ничего-то я не строю, дорогой папенька. Я вообще пока замуж не желаю. Мне у вас с маменькой под крылышком оченно неплохо!

— Так тому и быть, оставайся пока под крылышком.

Дома завтракали на крестьянский манер: щами да гурьевской кашей, запивая шипучим квасом. Только встали из-за стола, чтобы разойтись по своим комнатам, как явился слуга Митька и принес только что доставленный в дом конвертик, адресованный лично Ломоносову. Михаил Васильевич взял очки, водрузил на мясистый нос, оторвал облатку-заклейку и прочел внимательно. Озадаченно посмотрел на всех:

— Пишет его превосходительство генерал-поручик Бецкий Иван Иваныч: не соблаговолю ли я принять его нынче пополудни. — Не спеша засунул листок в конверт, снял очки и миролюбиво закончил: — Что ж, соблаговолю. Дайте мне перо и бумагу, отпишу согласие. — Посмотрел в сторону жены: — Ты уж распорядись, Елизавета Андреевна, чтобы тут прибрались, пыль смели да и приготовили кофей с выпечкой: надо бы попотчевать гостя.

— Мошет, што сурьезнее, Михель? — озабоченно спросила она. — Штокфиш[5] под соус, белое вино?

— Да, вино — пожалуй. А сурьезней не надо — он придет по делу, а не обедать. Нет, на крайней случай приготовь рыбу с пареной репой — может, и откушаем.

Дамы хлопотали по дому, а профессор со слугой Митькой приводил в порядок беседку в саду — стол и летние кресла. Приказал Митьке вычистить парадный костюм — вышитый камзол со множеством пуговиц, длинный, с рукавами, плюс жилет и штаны, брючины которых застегивались чуть ниже колена; светлые чулки выбрал самостоятельно. А пока слуга драил башмаки, Михаил Васильевич походил взад-вперед возле головных болванов с париками — надевать иль не надевать? Лето, жарко, он ведь у себя дома, а не во дворце или в Академии, — можно пренебречь; но, с другой стороны, Бецкий — генерал, секретарь ее величества и визит явно деловой, значит, надо быть в полной амуниции, так сказать. Эх, придется натягивать, черт его дери, ничего не попишешь; и к тому же Иван Иванович — человек щепетильный, светский, больше половины жизни прожил в амстердамах с парижами, может счесть за неуважение, если встретить его с непокрытой лысиной; надо надевать!

К половине первого было все готово, и хозяин при параде восседал в гостиной. Посетитель не заставил ждать себя долго, у ворот остановилась его карета, доложили, Ломоносов вышел навстречу, оба мужчины почтительно раскланялись.

Бецкий, шестидесятилетний молодцеватый господин, стройный не по годам, был в напудренном белом парике, треуголке с перьями, кружевном жабо, черном солитере вокруг шеи и камзоле «жюсокор» тончайшей работы; по сравнению с его дорогим костюмом, облачение профессора выглядело бедно и грубо. «Хорошо, что парик все-таки надел», — промелькнуло у того в голове.

— Мы накрыли в саду, — объяснил Михаил Васильевич. — Вы не против, ваше превосходительство?

Генерал-поручик снисходительно улыбнулся:

— Я не против, в саду так в саду. — Снял треуголку и отдал с перчатками слуге. — И прошу вас без церемоний и реверансов, mon cher ami[6], мы не на светском рауте, я хоть и лицо официальное, но заехал к вам, скорее, по-дружески, нежели по протоколу.

— Очень, очень рад, — оживился ученый. — Мне так легче будет. Я ведь в свет не вхож, протокол для меня — точно нож острый.

— Вот и Бог с ним, станем говорить по-простому.

Сели в кресла в беседке, Ломоносов представил свою жену, та с поклоном разлила по чашечкам кофе.

— А у вас тут чудесно, — осмотрелся Иван Иванович. — Райский уголок. Пруд, цветы. Можно похвалить вашего садовника.

— Полноте, какого садовника! — усмехнулся профессор. — У меня и прислуги-то в доме только три человека, на мое жалованье больше не прокормим. Все цветы — женина забота. А в саду управляюсь в основном сам, делаю прививки перочинным ножичком, что привез из Германии.