Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей - [16]

. В этой специфической исторической ситуации диаспора исполняет иную, но не менее витальную роль, чем в советский период. С одной стороны, она представляет собой свободно (и порой неосознанно) избранную идентичность и культурную практику, дающую свободу от санкционированного свыше патриотизма, православной «духовности», музеефицированных ритуалов и всех иных форм моноглоссии (в прямом и переносном смысле). С другой стороны, диаспоричность сознания позволяет экстерриториальному субъекту, уставшему от довлеющих поведенческих кодов, догматического либерализма, института политкорректности и того, что Александр Зиновьев полемически назвал «демократическим тоталитаризмом»67, поддерживать дистанцию между собой и доминантным сообществом, в какой бы стране он ни проживал.

Сегодня, когда во многих частях света мы наблюдаем все более ожесточенное столкновение непримиримых бинарных нарративов, контрапунктность диаспорического сознания представляет собой по крайней мере потенциальную возможность выхода за пределы любой из конкурирующих тотальных репрезентаций реальности. В этой пластичности и амбивалентности, наверно, и заключается главная причина того, почему диаспора сохраняет свою актуальность как в глобальном контексте, так и внутри метрополии.

Часть первая Диаспорическая идентичность и перформативные практики в транснациональных контекстах

Андреас Шёнле ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ, МОРАЛЬНАЯ И ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ АМБИВАЛЕНТНОСТЬ ИЗГНАНИЯ 68 НИКОЛАЙ ТУРГЕНЕВ И ПЕРФОРМАНС ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭМИГРАЦИИ

В данной главе анализируется история одного из первых российских политических эмигрантов – Николая Тургенева, дворянина средней руки из высокообразованной семьи, который вынужден был остаться в Англии (затем жил во Франции) после того, как верховный суд в Петербурге приговорил его к смертной казни за предполагаемое участие в заговоре декабристов. Одна из задач данного исследования состоит в том, чтобы выявить ряд специфических черт перформанса изгнания российской политической и культурной элиты. В частности, в нем подчеркивается двойственность и сложность ситуации, в которую попадают российские политические эмигранты в Западной Европе, вынужденные мириться со своим положением между двумя социально-политическими системами, находящимися, с их точки зрения, на разных этапах цивилизационного развития. На первый план в статье вынесены не социально-экономические условия жизни эмигрантов за пределами родной страны, а эмоциональная, моральная, культурная и идеологическая неопределенность и обездоленность, которые болезненно переживаются ими в процессе адаптации своего мировоззрения к новому промежуточному существованию, а также поведенческие модели, к которым они прибегают под давлением этих обстоятельств. Я стремился показать, что отношение к Европе со стороны России – страны, которая мыслит себя европейской, но географически находится на периферии Европы и с запозданием обратилась к просветительским идеям и сопутствующим практикам, – придает дополнительную амбивалентность заведомо амбивалентному положению изгнанника прежде всего потому, что «отчизна» и сама по себе воспринимается им как раздробленная, неоднородная культурная территория. В соответствии с этими тезисами данная работа помогает точнее очертить контуры «восточно-западной» парадигмы изгнания.

Предлагая термин перформанс [performance] изгнания, я стремился учесть сразу несколько важных факторов. Во-первых, когда представители русской (как и любой другой) элиты отправляются в изгнание, им не нужно прокладывать тропу по нехоженой дотоле территории, так как они могут воспользоваться готовыми моделями поведения, отсылающими к знаменитым предшественникам – от Овидия до Данте и Пушкина. Опыт изгнанников прошлого не обязательно превращается в жесткий сценарий поведения, но он предлагает определенный набор эмоциональных реакций и моделей поведения, с которыми можно сверяться, оценивая свой собственный опыт. Во-вторых, как мы увидим, изгнание – не частное дело, а ряд поступков, рассчитанных на реакцию публики – от царя или определенного референтного сообщества (например, членов кружка) до широкого круга образованных людей как на родине, так и в стране, которая приняла изгнанника. Таким образом, изгнание приобретает характер перформанса в значении действа, осуществляемого перед публикой. В-третьих, и это наиболее важно для дальнейшего изложения, термин «перформанс» выражает смысл действий, предпринимаемых в ответ на неустойчивые, неожиданные и меняющиеся обстоятельства, – и смысл этот близок к тому, что Питер Бёрк, подчеркивая ситуативную ограниченность и импровизационную реактивность исторически значимых форм поведения, назвал «окказионалистским поворотом»69. Мой тезис заключается в том, что изгнанник – это не тот, кто облачается в мантию достойной восхищения исключительности, а тот, кто вынужден преодолевать разнонаправленные влияния и амбивалентные привязанности, которые создают внутренне нестабильные позиционирования.

Я выбрал случай Николая Тургенева, потому что до изгнания этот незаурядный человек вел очень подробный дневник, позволяющий заглянуть в его внутренний мир и понять, как он относился к своей общественной роли и своему долгу перед родиной. Тургенев написал также несколько пространных трактатов и ряд брошюр, в частности высоко оцененную современниками книгу «Опыт теории налогов» (1818), где преследовал цель обосновать отмену крепостного права с помощью сравнительного анализа различных систем налогообложения. В изгнании Тургенев перестал вести дневник, и потому документальная основа данной статьи оказывается не столь прочной. Однако он вел обширную (и не до конца опубликованную) переписку с родными и друзьями в России. Кроме того, им были написаны обстоятельные трактаты – часть из них собрана в опубликованном в 1847 году в Париже трехтомном издании под названием «La Russie et Les Russes» («Россия и русские»). Первый том, названный «Записки изгнанника», содержит подробное описание роли автора в российском обществе до отъезда и его деятельности после того, как он оказался за границей. Второй том посвящен анализу современного российского общества, третий – проект «О будущем России». После публикации своего главного труда Тургенев продолжал активно участвовать в дебатах, выпуская брошюры и политические проекты как на французском, так и на русском языке. Публиковались эти труды, впрочем, не в России, а в основном во Франции и в Германии. Эти источники, пусть и не идеальные, позволяют дифференцированно подойти к вопросу о том, как воспринимал Тургенев опыт изгнания, и оценить перемены, происходившие в его самосознании. Наш герой не был литератором в узком, общепринятом смысле этого слова, но он писал в то время, когда различия между жанрами дискурса еще не полностью оформились, а его дневник обладает несомненными литературными достоинствами. Хотя Тургенев иногда записывал в нем свои стихи, публиковал он только политические сочинения, и делал это сознательно, полагая, что высокая литература – и в особенности поэзия его современников – неспособна решить политические и социальные проблемы своего времени.