Ведьмина вода - [19]

— Сегодня вечером ты МОЯ сучка…

Затем ещё несколько лиц, парад лиц: лицо Арти, когда он выручает Фэншоу, лицо судьи на суде, лица адвокатов на досудебных заседаниях… все выражения пустого отвращения. Но последнее лицо, которое преследует его сны, является худшим: лицо его жены, Лорел, лицо, выражение которого излучает горе, гнев, отвращение и ненависть одновременно. Она смотрит, и этот кошмар возвращается.

— Я ненавижу тебя, — говорят её губы беззвучно. — Меня от тебя тошни-и-ит!

Но через мгновение лицо деформируется, как асфальт под воздействием горячих температур, затем мутирует и растёт, не как воздушный шарик, а вместо опухоли или кисты в аберрантном гиперразвитии, и только когда пульсирующая масса кажется, что извергнётся, он падает в чёрную пустоту…

Фэншоу не может открыть глаза от темноты сна, которая длится несколько часов. Он ничего не слышит, кроме мучительных вздохов и колотящегося сердца. Затем…

Голос эхом, словно говорящий в высеченном в скале гроте глубиной в несколько миль.

Голос Эбби.

— Джейкоб Рексалл, один из основателей города. Он жил здесь со своей дочерью Эванорой…

Фэншоу снова смотрит на старинный портрет, пока его объекты не начинают двигаться. Рексалл и его дразнящая, непристойно выглядящая дочь делают медленные шаги вверх по тёмной, узкой лестничной клетке, старший в пиджаке и взъерошенном нагруднике, его кулон из звёзд и серповидных лун сверкает, младшая с её кроваво-рыжими волосами и вздымающейся грудью, её гладкая, ярко-белая плоть почти светится при ходьбе. Каждый из них держит свечу, мерцающий свет которой превращает их глаза в зелёные кристальные лужи. Выражение лица Джейкоба торжественно, как у гробовщика, а у Эваноры выражает глубокое и непреклонное восхищение. Они входят в комнату…

Чёрный туман пронизывает зрение Фэншоу, сгущается, затем рассеивается, и теперь… Рексалл стоит в плаще из мешковины с капюшоном, в комнате с заколоченными окнами. Он тихо читает из старой книги со шнуровкой, удерживающей сложенные листы, а не типичным переплётом. Свечи колеблются, проливая свет, который кажется прокажённым; дым поднимается из глазных отверстий черепа, служащего кадилом, черепа ребёнка.

Эванора теперь стоит без одежды; её белая кожа сияет либо потом, либо маслом. Фэншоу чувствует дрожь, когда смотрит на неё во сне: красивое, пышное тело, длинные белые ноги и настолько восхитительно опухшие груди, что она может кормить молоком ребёнка. Её живот плоский, она не беременна. И этот резкий контраст: вся эта блестящая кожа, белая, как свежий снег, переливается под тёмно-малиновыми волосами. Действительно, её волосы теперь кажутся мокрыми, создавая впечатление, что они на самом деле обмакивались в кровь; пучок на её лобке сияет аналогично. Она читает слова какой-то неразрешённой молитвы, к которой Фэншоу остается равнодушным. Его взгляд остаётся прикованным к её стимулирующему телосложению, пока что-то непрошенное не опускает его глаза, чтобы показать ему, что обнажённая женщина стоит в странно изогнутой пентаграмме, начерченной на голом деревянном полу. Рисунок был сделан из какого-то чёрного вещества, похожего на уголь. Сразу же он замечает останки обожжённых костей, лежащие в стороне.

Зрелище при свечах отступает, показывая дюжину других замаскированных фигур, смотрящих с заднего плана…

Звучащий голос Эбби продолжается:

— Они тайно практиковали своё колдовство. Шли годы, а город так и не узнал…

Чёрный ментальный туман ползёт обратно, затем рассеивается.

Комната пропала. Кажется, что ночь кипит, когда Фэншоу смотрит на поляну в глубине леса, где деревья тянутся, как неведомые конструкции. Их тонкие ветви вытянуты, и Эванора начинает подражать им, теперь она одета в собственную мантию с капюшоном, а остальные двенадцать — это её Kовен. В мёртвом лунном свете они стоят по кругу на поляне, окружённой факелами. Но когда Эванора берёт новорождённого в свои руки…

Начинается хаос.

В круг врезаются новые факелы, их держат горожане со строгими, решительными лицами. Некоторые горожане сжимают вилы, а другие — мушкеты. Мужчин — членов Kовена — избивают кулаками по лицу; а женщин валят на землю и раздевают, а затем сильно бьют ладонями. Чёрная месса была окружена, никто из них этого не ожидал, и когда остальные участники пытались убежать, их валили на землю ещё больше людей в треугольных шляпах, а затем связывали. Несколько вооружённых помощников расступаются, позволяя шерифу Паттену с большими глазами василиска выйти на место действия; за ним следует городской пастор в чёрной рясе, чей большой серебряный крест сверкает в свете факелов. Младенец, которого чуть не убили, доставляется в руки пастора. Паттен смотрит туда и сюда, затем его взгляд, кажется, находит то, что ищет: Эванору Рексалл. Она уже раздета догола и стоит вызывающе, поскольку один из помощников удерживает её на месте, руки заломлены за спину. Шериф делает паузу, уставившись на белое, пышное тело, но затем упрекающий взгляд пастора напоминает ему, что похоть — тяжкий грех.

Паттен пресекает себя. Теперь, должным образом скованных, других еретиков грубо выводят из леса, но три участника рейда шерифа держат вместе несколько факелов, усиливая мощь своего пламени, и в этом пламени удерживаются четыре специально кованых клейма.