Веди свой плуг над костями мертвых - [31]

В течение года я вообще не ходила, а когда Болезнь начала понемногу отступать, уже знала, что неспособна буду возводить мосты на пустынных реках, и мне нельзя слишком далеко отходить от холодильника с глюкозой. Поэтому я сменила профессию и стала учительницей. Работала в школе, обучая детей разным полезным вещам: английскому, ручному труду и географии. Всегда старалась полностью завладеть их вниманием, сделать так, чтобы они запоминали важную информацию не потому, что боятся получить двойку, а потому, что им действительно это необходимо.

Мне это было очень приятно. Дети всегда привлекали меня больше, чем взрослые, потому что я и сама немного инфантильна. В этом нет ничего плохого. Хорошо, по крайней мере, что я это осознаю. Дети гибкие и податливые, откровенные и нетребовательные. Они не ведут пустых разговоров, small-talks, на которые любой взрослый может спустить всю свою жизнь. К сожалению, чем старше они становятся, тем больше подчиняются власти разума, превращаются, как сказал бы Блейк, в жителей Ульро[5], и не так легко указать им нужный путь. Поэтому меня радовали только маленькие дети. Старшие, которым, скажем, исполнилось десять, были еще противнее, чем взрослые. В этом возрасте дети теряют свою индивидуальность. Я видела, как они закостеневали, неизбежно достигая возраста созревания, и это приводило к тому, что эти дети постепенно попадали в зависимость от того, чтобы быть такими, как другие. Редко у кого еще продолжалась какая-то внутренняя борьба, соревнования по этой новой форме, однако в конечном итоге и они подвергались изменению, почти все. Тогда я никогда не пыталась их сопровождать — это означало стать свидетелем Падения, уже не впервые. Чаще всего я учила детей младше этого возраста, максимум до пятого класса.

Наконец меня выпроводили на пенсию. Я считаю, что рано. Трудно это понять, потому что я хорошо работала и опыт имела немалый, и не имела никаких проблем, разве что кроме моей Болезни, которая проявлялась лишь изредка. Я поехала в отдел образования и там подала соответствующее заявление, документы и просьбу, чтобы мне разрешили дальше работать. К сожалению, ничего не получилось. Это были плохие времена — реформы, реорганизация системы, изменения программ и массовая безработица.

После я искала работы в соседней школе, и еще одной, на полставки и на четверть, почасовую, взялась бы и за поминутную, если бы мне только разрешили, и везде чувствовала, что за мной стоит толпа других, помладше, я слышала, как они дышат мне в затылок, нетерпеливо переминаясь на месте, хотя это работа неблагодарная и низкооплачиваемая.

Только здесь мне удалось. Когда я уже уехала из города, купила этот домик и начала выполнять обязанности сторожа близлежащих домов, ко мне через горы добралась запыхавшаяся молоденькая директор школы. Она, мол, знает, что я учительница. Меня очень тронуло, что эта дама употребила настоящее время, потому что учитель — это состояние духа, независимо от места работы. Она предложила мне несколько часов английского в школе, с детьми, именно с такими, как я люблю. Поэтому я согласилась и раз в неделю начала обучать детей английскому. Семи- и восьмилетки, которые еще относятся к учебе с большим рвением, но и так же быстро начинают скучать. Директор хотела, чтобы я вела еще и уроки музыки — видимо, слышала, как мы пели «Amazing Grace», но это уже было тяжеловато для меня. Мало того, что каждую среду я спускаюсь вниз, в село, в чистом костюме, вынужденная делать прическу и легкий макияж, тогда я подкрашиваю зеленым карандашом веки и припудриваю лицо. Все это требует от меня много времени и терпения. Я могла бы еще взять физкультуру, я высокая и сильная. Когда-то занималась спортом. Где-то в городе еще хранятся мои медали. И как раз на этот предмет у меня не было никаких шансов, учитывая мой возраст.

Должна сказать, что сейчас, зимой, мне нелегко туда добираться. В такой день надо встать раньше обычного, когда еще темно, подбросить дров в печь, очистить от снега Самурая, а иногда, если он стоит дальше, у дороги, добрести до него по сугробам, а это удовольствие ниже среднего. Зимние утра сделаны из стали, у них металлический привкус и острые края. В среду в семь утра, в январе, заметно, что мир не был создан для человека, и уж точно не для того, чтобы ему было удобно и приятно.

* * *

К сожалению, ни Дизь, ни кто-либо из моих друзей не разделяет моей страсти к астрологии, поэтому я стараюсь об этом не распространяться. Меня и так считают чудачкой. Признаюсь только тогда, когда мне нужно узнать о дате и месте чьего-нибудь рождения, ну, как в случае с Комендантом. С этой целью я опросила едва ли не всех людей на Плоскогорье и половину в городе. Сообщая день своего рождения, люди, собственно, называют мне свое настоящее имя, показывают небесный штемпель и таким образом открывают передо мной собственное прошлое и будущее. Однако многие люди никогда не будут иметь возможности об этом спросить.

Получить дату относительно нетрудно. Достаточно паспорта, любого другого документа, иногда ее можно при случае разыскать в Интернете. Дизь имеет доступ к различным реестров и таблиц, но я здесь об этом не рассказывать. Но время, речь идет о времени рождения! Его не записывают в документах, а именно оно и является настоящим ключом к Человеку. Гороскоп без подробного времени немного стоит — мы знаем ЧТО, однако не знаем КАК и ГДЕ.